|
|
Вениамина блаженного стихиВсе стихи Вениамина Блаженного* * *
Тоскую, тоскую, как будто на ветке кукую, Как будто на лодке ушкую – тоскую, тоскую. Тоскую по ветке, по лодке тоскую, по птице, По жизни тоскую – приснившейся быль-небылице.
Тоскую, тоскую – я жил в шалаше камышовом, Закаты и зори горели огнём кумачовым. В лесу ночевал я, лежалой орешине веря, Бок о бок с косматою шкурою хмурого зверя.
Бок о бок с душою – с медведицей дико-большою – В лесу ночевал я; а вот я бреду отрешённо По пыльной дороге – и кличу Христа на дороге, И вяжут мне зори кровавыми путами ноги.
Христос о те поры бродил по дороге с сумою, Да только побрезгал – чужим, неприкаянным – мною, А дьявол легонько-легонько толкнул меня в плечи, И вот я трещу в жерловине праматери-печи.
Исчез бы я вовсе, когда бы не тишь полевая, Когда бы не пыль пылевая, не даль далевая!.. Из печи – вприпрыжку, что твой из пруда лягушонок... «Ужо тебе, Боже! Опять побреду за душою...»
Избушка и мать-побирушка и кот на окошке. Тоскую, тоскую, тоскую – тоскую о кошке. О, вынь меня, зверь, из своей заколдованной шерсти, Звериной тропой побредём-ка по полночи вместе.
Тоскую, тоскую – зачем я не малая птаха? Я б – в бороду божью влетел, как разбойник, без страха, – Да только зачем мне старик бородатый, седатый?.. Я лучше усядусь на гребень узорчатый хаты.
Тоскую, тоскую – о жизни, во мрак отошедшей. Эй, где ты, лешиха, я твой залежавшийся леший, Лежу на полатях и стар, и тверёз, и недужен... Давай-ка покружим, по старым лощинам покружим.
Тоскую, тоскую, душа не приемлет покоя. Ах, что бы с тобою, душа, нам придумать такое? – Плесни меня в душу Христову размашисто-жарко, – А после об землю разбей покаянною чаркой!..
1968 45ll.net «Есть поэты, которым не надо на стадионы». Вениамин Блаженный и его ВстречаО личности и поэзии Вениамина Блаженного, одного из самых Божьих и до сих пор толком не прочитанных русских поэтов, священник Сергий Круглов беседует с человеком, близко его знавшим, любящим и изучающим его творчество, принимающим участие в издании его стихов – поэтом, издателем и просветителем Дмитрием Строцевым. Много лет назад, помню, мне встретилось стихотворение: Сколько лет нам, Господь?.. Век за веком с Тобой мы стареем… Это было давно – я тогда был подростком безусым, А потом до меня доходили тревожные вести, Вот и стали мы оба с Тобой, мой Господь, стариками,  «Их-то Господь – вон какой!» Поэтическая трапеза с Кибировым Меня, уже тогда ставшего православным священником, стихотворение потрясло. Я думал: можно быть всесторонне воцерковленным, знать все тонкости православного догматического богословия и богослужения, усердно поститься и совершать молитвенные правила – но как достичь вот такой близости к Богу, обнаженной, предельной, трагической в своей простоте?.. Такая близость – что это: результат трудов, борений, аскезы, или – просто невероятный дар благодати Божией человеческому сердцу? Тогда же я впервые услышал имя автора стихов – Вениамина Михайловича Айзенштадта, чьи стихи любители поэзии знают под его псевдонимом «Вениамин Блаженный». Родословная Отец мой – Михл Айзенштадт – был всех глупей в местечке. Он утверждал, что есть душа у комара и мухи. Когда еврею в поле жаль подбитого галчонка, И мой отец не торговал – не путал счёта в сдаче… – О, эта черная страда бесценных хлебных крошек!.. И незаметно он ногой выделывает танец. – Ах, Мишка –«Михеледер нар» – какой же ты убогий! Отец имел во всех делах одну примету – совесть. Вениамин Михайлович Блаженный – советский и белорусский поэт, писал на русском языке. После первого курса Витебского учительского института оказался в эвакуации (1941 г.), работал учителем истории. В 1946-м вернулся в Белоруссию, жил в Минске, работал переплетчиком, художником комбината бытовых услуг, фотографом-лаборантом в артели инвалидов. Переписывался с Борисом Пастернаком, Виктором Шкловским, Арсением Тарковским. Поэзия Блаженного уже в начале 90-х привлекла к себе наибольшее внимание своей религиозной заостренностью, поэт стал центральной фигурой в русской поэзии Белоруссии.  Вениамин с родителями – Как вы встретились с Вениамином Блаженным и его стихами? – Имя Блаженного я узнал довольно поздно – в самом конце 1980-х. Кажется, я его слышал и раньше, но как бы краем уха в косвенных разговорах в доме минского диссидента Кима Хадеева, где его поминали как «Веню» – с доброй и всё же явной иронией. Это, тем более, никогда не было предложением мне, начинающему поэту, познакомиться с творчеством уникального минского автора. Журнальных публикаций, на которые я мог бы натолкнуться самостоятельно, у Вениамина Михайловича тогда еще не было. Первая книжка «Слух сердца», предельно выхолощенная редакторами, приближенная к советской литературной норме, вышла как раз в 1989-м. И она не зацепила меня. Настоящая встреча-потрясение случилась, кажется, уже в 1992 году, когда я пришел к поэту домой – после настоятельных уговоров моего друга, поэта и барда Михаила Карпачёва. Миша почему-то был убежден, что я должен непременно с Вениамином Айзенштадтом встретиться, и я доверился этой убежденности и был награжден во сто крат.  Господь – Поэт, со всеми вытекающими следствиями Я впервые увидел человека в преображенном состоянии. Конечно, передо мной был обыкновенный старик посреди своего убогого стариковского жилища, но, одновременно, это был и поэт в своем явленном творческом достоинстве и в своем суверенном поэтическом царстве. В компании Хадеева, нонконформистской и хаотически карнавальной, поэты всегда были перетасованы с людьми самых разных занятий и очень разных качеств и как бы растворены в общем информационном шуме. Здесь же была одинокая фигура, изумленное лицо предстоятеля в строгом космосе книжных рядов, их разбегающихся горизонталей и вертикалей, и одновременно в каком-то экзистенциальном зиянии, в бездне решимости и открытости каждому последнему мигу и всей неоглядной вечности. И был голос поэта и голос стиха – телесное и духовное выпевание, сплетающиеся, свивающиеся и сливающиеся в борьбе и нежности стихии. И в этом нельзя было обмануться, от этого невозможно было оторваться, и к этому нельзя было уже не возвращаться снова и снова. Мне недоступны ваши речи Я изъяснялся диким слогом, Господь в великом безразличье И за безгрешное раденье – Событий биографии Вениамина Блаженного хватило бы на несколько жизней, полных скорбей. Почему многие поэты живут именно так? Или представление о поэте как о гонимом ветром страннике, бьющемся о все углы этого мира – поэтический стереотип, не более? Одно ли и то же – поэзия и умение слагать стихи?  «Огнегривый лев и синий вол, исполненный очей» – поэт, который переводил богослужения – События жизни, которые Вениамин Михайлович часто вспоминал или которые представляют важные для него вехи – это открытие им поэзии в его «мальчишеском Витебске», это, тогда же, встреча взглядом со Христом в разрушенной и оскверненной церкви, «хасидские» уроки нищенской свободы, которые преподавал отец, самоубийство любимейшего старшего брата, студента журфака в белорусском университете, во время чисток после убийства Кирова, связанное с этим помрачение рассудка и мытарства по советским психушкам, война, голодное учительство в эвакуации в Горьковской области, софийная доброта простой деревенской женщины к учителю-инородцу, дружба с цыганами и бродягами-дезертирами во время пеших походов из деревни в горьковскую библиотеку, послевоенные встречи с Семеном Кирсановым, Олешей и Пастернаком, самозабвенные влюбленности, чудесное знакомство с будущей женой Клавдией Тимофеевной, открытие единства живых и мертвых, связанное с невозможностью признания смерти родителей, установление непрерывного поэтического общения с ними, принятие родства со всеми живыми тварями, усыновление кота, грандиозная одновременная многолетняя переписка с десятками корреспондентов – с Борисом Шкловским и Арсением Тарковским, с Инной Лиснянской и Семеном Липкиным, с Зинаидой Миркиной и Григорием Померанцем и многими-многими другими, благоговейное чтение и переписывание от руки чужих и своих стихов, уязвленность трагедией мира и неустанная отзывчивость ему. Из этого неполного ряда событий и обстоятельств, которые я здесь называю, видно, что жизнь поэта была не только катастрофична, но и полна счастливыми дарами, которые он умел и принимать, и умножать. И также очевидно, что рядом с Блаженным могли быть и наверняка были люди, пережившие не меньшие, чем он, потрясения, получившие опыт ГУЛАГа, оккупации и Холокоста, потери близких, перенесшие глубокие моральные травмы и физическое насилие. Но в большинстве своем эти люди постарались отказаться, отвернуться от раздирающей кричащей памяти, и не потому вовсе, что они нечестные и непоследовательные, а потому, что обычному человеку невыносимо жить с постоянной молнией в голове. Поэт – это человек, который не только может устоять в потрясении, не сгорая в нем, но и претворить его в слово, в живой организм речи. Само по себе формальное мастерство, конечно же, не является поэзией. Когда продерусь я ободранным боком Когда продерусь я тропой окаянной Жилец – не жилец, человек-небылица, – И сам я невольно сгибаю колени… – Мало у кого, как у Блаженного, в стихах столько раз встречается обращение к Богу, причем обращение – прямое и страстное, сродное духу личного общения с Богом и еврейских хасидских цадиков, и христианских подвижников, от отцов «Добротолюбия» до Силуана Афонского, архимандрита Софрония (Сахарова), Томаса Мертона… Религиозность этого поэта – и яркий отличительный признак его стихотворной речи, и большой и мучительный вопрос, ответ на который, на мой взгляд, исследователями его творчества еще далеко не дан. В предисловии к книге стихов Вениамина Блаженного «Сораспятье», вышедшей в московском издательстве «Время» десять лет назад, критик Кирилл Анкудинов пишет так: «Блаженный предельно противоречиво относится к Богу, любя и ненавидя Его одновременно…Христа Блаженный неизменно боготворил – ведь Он страдал. А вот к Богу-Отцу у Блаженного зачастую – совершенно иные отношения. Блаженный готов признать Его только при условии исправления земных несправедливостей». Думаю, Блаженный как никто был далек от формального, «умственного» отношения к вере и вероисповеданию, и его стихи трудно уложить в парадигму какой-то конкретной религиозной традиции – или это всё же не так? – Будущий поэт родился в 1921 году в местечке Кóпысь, на границе Могилевской и Витебской областей. Тогда еще Копысь была одним из важных центров белорусско-литовского хасидизма, одного из течений в иудаизме. Отец поэта, несмотря на свой революционно-коммунистический выбор, сохранял в себе, судя по рассказам Вениамина Михайловича, черты хасидского простачка-мудреца и в этом своем качестве оказал на сына парадоксальное формирующее влияние. Поэт приводил такие слова отца: «Сегодня у нас будет прекрасный нищенский ужин», «Зачем тебе учиться? – пойдешь по нищим», «Нашел пятак – чему ты радуешься? Ведь кто-то его потерял».  Вениамин с отцом Очевидно, что Вениамин Айзенштадт узнал о Боге в самом раннем детстве, узнал в семье. И, наверное, можно допустить, что представление маленького Вени о Боге уже вначале не было абсолютно цельным и непротиворечивым. Вениамин Михайлович вспоминал, как еще ребенком ходил с отцом в синагогу, и что отец обращал его внимание на демонстративное благочестие раввина: «Смотри-смотри, как он бороду-то задирает!» Скорее всего, в сознании мальчика мешались два представления о Боге: о Том, Чье внимание и расположение можно заслужить только путем особой выучки – исполнения строгих предписаний, соблюдения постов и совершения ритуалов, и о Том, Кто как огонь, свет и милость присутствует в каждом бытовом повседневном действии человека. Первое представление связано с влиянием традиционного иудаизма – мигнатдим. Второе – с упованием хасидов, чье учение возникло довольно поздно, как раз на землях Украины и Беларуси, и было встречено ортодоксальными иудеями как ересь, требующая искоренения. Есть мнение, что на формирование хасидизма оказала влияние христианская пневматология, представление об Утешителе, о Святом Духе, который веет, где хочет. Поэтому я бы говорил не о конфликте Вениамина Блаженного с Богом, а о глубоко укорененном в его сознании неприятии представления о Боге, отдельном от человека, от его нужд и скорбей, требующем жертв, соблюдения регламента в отношениях. Более того, я бы сказал, что он в такого Бога не верил. Вместе с тем, из традиционного иудаизма поэт взял саму возможность диалога и даже спора с Богом и, более того, представление о том, что человек-спорщик Богу как раз более угоден, чем раболепствующий и бездумный.  Какого размера душа Отдельного внимания заслуживает свидетельство Блаженного о душе как о некой неистребимой точке, хранилище человеческой идентичности, его жизни и личности. Когда всё попрано, человек убит, предан забвению – его живая душа сохраняется, действует, идет к Богу, таинственно раскрывается в поэзии. А его сыновнее, благоговейное отношение к Марии: «Мать-Богородица! Словно звезде, / Я помолюсь Тебе…» И, конечно, просто необходимо сказать, что всё мировоззрение Вениамина Айзенштадта – христоцентрично. Возможно, он встретил Христа, Его взгляд, в момент полной утраты себя, полного жизненного краха, страшного разрушения всех связей с миром и жизнью, вызванного известием о гибели брата. Вениамин Михайлович рассказывал, что самоубийство или возможное убийство Иосифа сразу поставило на семье печать отверженности. Все краски мира тут же померкли, все сердца и двери для них закрылись. От Айзенштадтов шарахались, как от прокаженных. И тут он встречает Того, Кто готов разделить с ним всё его неблагополучие, стоять рядом до конца. Не стыдиться ни его умопомешательства, ни его социального поражения, ни всей отверженности и убожества. Вениамин не выбирал религию, он встретил Того, Кто стал его позвоночником на всю жизнь. Блаженный так до конца никогда и не воцерковился, его обращение произошло стихийно в годы самых страшных гонений на Церковь, когда он, еврейский мальчик, наверное, и не мог бы прибиться ни к какому приходу, ни встретить общину, ни тем более духовника. В начале 1940-х, перед войной, в Беларуси были закрыты практически все церкви, за крещение детей и подростков как за растление малолетних, за проповедь Евангелия как за антисоветскую пропаганду можно было схлопотать срок и даже вышку. Вениамин Михайлович крестился в середине 1990-х, Клавдия Тимофеевна была крещена в детстве. Крестил поэта известный минский батюшка Андрей Лемешонок. Он и другие священники Петропавловского собора приходили к Айзенштадтам со Святыми Дарами и причащали стариков до их смерти в 1999 году. Дети, умирающие в детстве, «Господи, на нас не видно раны Мы сумели умереть до срока – Мы сумели обмануть напасти,  Вениамин Айзенштадт – В одном из писем к Блаженному, в то время – поэту неизвестному, которое когда-то написал Арсений Тарковский, в то время – мэтр, есть слова: «Я понимаю, что пишу Вам здесь банальности, но смерть занимает очень большое место, подавляющее – в Вашей поэзии, но преследуя эту тему, Вы тем самым подрезаете крылья своей жизненности, хотя и избываете стихами страх смерти, столь естественный для всего живого». Насколько Тарковский прав? Вениамин Блаженный часть своей жизни был довольно тяжело болен психически, и кто-то сегодня может сказать так: «Были бы в то время хорошие врачи и хорошие препараты – они бы помогли поэту, и его муза тоже бы «просветлела»… Что вы об этом думаете? – На первое письмо, которое Тарковский получил от Айзенштадта, ему было легко отвечать. В стихах неизвестного провинциального поэта, приложенных к письму, Арсений Александрович, мэтр, вероятно, нашел массу слабых мест – угловатую, не совсем русскую речь, глуховатый звук и, конечно, неточные приблизительные рифмы. В своем ответе он об этом коротко и вежливо написал – предложил поточнее рифмовать. Когда через несколько лет Вениамин Михайлович попробовал обратиться повторно, Тарковский отвечал уже развернуто и по-другому. Он писал: «Для меня – счастье, что Вы нашлись… К Вашим стихам неприменимы требования, с которыми я воспринимаю чужие стихи… Ваши стихи опять потрясли меня… …я представляю себе, как бы она (Марина Цветаева) говорила и писала о том, что Вами написано!» Первая скорая реакция Арсения Тарковского на стихи Блаженного была действительно если не банальная, то типичная. Так в стремительном ответе Ильи Сельвинского (из письма 1948 года, которое тоже хранится в архиве Блаженного) поэту рекомендована «резкая перемена тематики».  «Неужели мы все запрограммированы на смерть?» Блаженный не просто пишет о смерти как зачарованный, из подавленности и страха, он деятельно в нее всматривается, как в запечатанную скалу, с убежденностью, что именно ему дано найти ключ и слово, отмыкающие потайную дверь. Он трогает скалу-смерть «чуткими» руками, лижет «горячим и шершавым» языком как самым подвижным и чувствительным органом, чтобы нащупать хоть какой-то зазор, и вдруг оказывается по ту сторону непреодолимой преграды, и вместе с ним – мы, его читатели. «Мама, расскажи мне по порядку, / Как в раю встречал тебя Христос…» «Отец, не уходи так далеко, / Ведь может дом наш посетить Господь…» Поэт проходит и проводит через стену и выходит-выводит на простор. «Какое мне дело – живой или мертвый / Со мною поет в этом дружном дуэте… Когда становлюсь я летающим пухом, / Прошитым иголками знойного света, / И слушаю, слушаю трепетным ухом / Мелодию непреходящего лета». Поэт выходит и выводит из мертвости, из порабощенности смерти и ведет туда, где уже нету живых и мертвых, к Тому, у Кого все живы. Как Данте, который приводит своих читателей в рай, но только тех, кто пошли с ним до конца, через ад. И пока ты слышишь убежденный-убедительный голос поэта, дышишь одной с ним грудью, пьешь обжигающий озоном, как после грозы, воздух, это чувство свободы от смерти не покидает. Я думаю, с Арсением Александровичем случилось примерно так: он наскоро ответил, опираясь на первое впечатление от стихов неизвестного автора, а потом его догнало «послевкусие», и он как глубокий человек и художник принял «диктат поэта» Блаженного. И мне кажется, даже кое-что написал под его влиянием. Воскресшие из мертвых не брезгливы. Вот мать; ее постигла та же участь – Вот мать; в ее улыбке меньше грусти; Нас узнают, как узнавали б тени, Но почему отец во всем судейском? А впрочем, он кладет ладонь на темя – О, сухо каменеющие лики!.. – Вы очень трепетно и с любовью относитесь к личности и наследию владыки Антония Сурожского. Вот если бы владыка Антоний и Вениамин Блаженный сидели за одним столом, могли бы они понять друг друга, о чем они могли бы друг другу сказать? – Замечательно, что владыку Антония и Вениамина Блаженного я открыл для себя примерно в одно время – в начале 1990-х. И это сразу стали для меня два сообщающихся мира, связанных общим смыслом и отсылающих друг к другу. Читая владыку, я вспоминал Блаженного, и наоборот. Когда мы встретились, Вениамин Михайлович уже знал слово митрополита Антония Сурожского и с большим уважением и доверием к нему относился. Потом я начал по мере сил заниматься наследием одного и другого. В 1995 году в минском издательстве «Виноград», где я работал, вышла книга владыки Антония «Воскресные проповеди» с иллюстрациями московской художницы Марины Белькевич, очень близкими по духу Вениамину Блаженному. Блаженный был важным камертоном при выборе языка оформления. Эту книгу передали в Лондон, и митрополит Антоний с радостью ее принял. Таким образом, уже можно говорить о заочном диалоге владыки Сурожского и поэта Блаженного, которому я был свидетелем.  Ольга Седакова: Музыка возвращает моим стихам дыхание (+видео) В 1997 году «Виноград» выпустил документальный фильм «О мудрости, печали и радости», центральное место в котором занимает удивительный разговор Ольги Седаковой и Вениамина Айзенштадта о радости и страдании. В каком-то смысле Ольгу Александровну можно понимать как посла митрополита Антония, поскольку их христианство принципиально совпадает. Ольга Александровна говорила о безусловном приоритете радости, Вениамин Михайлович настаивал на амбивалентности радости-страдания. Договорились поэты на любви к котам и кошкам. Можно сразу назвать несколько тем, которые могли бы питать бесконечный разговор владыки Антония и Вениамина Блаженного. Это, обязательно, первая встреча со Христом, которая у них так похожа. Это «нищее» детство в межвоенных «джунглях» Витебска и Парижа, особые отношения с родителями и, опять же, смерть. Недавно французский православный священник Алексей Струве рассказывал о том, как он подростком, в группе ребят из РСХД (Русского студенческого христианского движения), приезжал к владыке Антонию Сурожскому в Лондон. Молодые люди выполняли какие-то волонтерские задания и жили несколько дней прямо в храме. Там же была комната у владыки Антония, и он в свободное время к ним приходил. Отец Алексей говорил, как был поражен тем, что все разговоры, которые Владыка заводил с подростками-христианами, были о смерти. Он говорил с ними о том, о чем обычные люди стараются не говорить, он шел в сердцевину боли и смысла и, конечно, делал это не случайно. И такой непрерывный разговор о смерти святой Антоний и поэт Вениамин могут вести уже сейчас. – Ослик Христов, терпеливый до трепета, – Я побреду каменистыми тропами, Кроток мой всадник – и я увезу его ……………………………………. – Ослик Христов, ты ступаешь задумчиво, – Люди, молю: не губите Спасителя, Лучше меня вы оплюйте, замучайте, …………………………………… – Господи, вот я, ослино-выносливый, Выслушай, Господи, просьбу ослиную: Сердце мое безгранично доверчиво, – Сегодня в поэтической среде не утихают давние споры – споры о свободном стихе, о верлибре. Одни говорят, что верлибр – не стихи, он есть чуждое тлетворное влияние в русской поэзии, другие, напротив, что именно и только верлибр современен, а все прочее в поэзии устарело… Когда-то я с удивлением узнал, что Вениамин Блаженный, чье творчество, казалось бы, лежит в русле вполне традиционной строфики, был одним из основателей русского верлибра. Вы были редактором книжки «Вениамин Блаженный. Верлибры», вышедшей восемь лет назад в Минске. Что бы вы, знающий и эту сторону творчества Блаженного, сказали бы участникам спора? – Я уверен, что доля свободного стиха в постсоветских литературах будет вырастать. Редакционные чиновники всё меньше могут удерживать некую литературную норму – отказывать в публикациях отступникам и поощрять премиями приверженцев и т.д. Но свободный поэт также свободен не бежать сломя голову от традиции в объятия какой-то новой диктатуры, а будет обязательно слушать свой внутренний голос и выбирать те формальные предпочтения, которые отвечают его задачам. И читатели уже разберутся, что действительно актуально: верлибр, поэзо-рэп или нео-традиция. Что касается Блаженного, то с ним очень интересно. Уже в первой рукописной тетради, датированной 1940 годом, есть как традиционная силлаботоника, так и верлибры, и разные переходные формы, смещения к свободному стиху. И дальше, при явной доминанте регулярного стиха, во всех рукописях, на протяжении всего творчества поэта, вкраплениями присутствует свободная форма.  Александр Городницкий: Я был как два разных человека – крамольный поэт и благонравный советский инженер В книгу «Вениамин Блаженный. Верлибры» составитель сборника Ульяна Верина включила только чистые верлибры, потому что нам, издательской группе «Минской школы», хотелось максимально рельефно представить совершенно другого, неожиданного Блаженного. И когда книга собралась, результат по-настоящему удивил. Меня не покидает ощущение, что свои верлибры поэт писал как бы «другой рукой». Если традиционные катрены написаны менее послушной и мягкой левой рукой, то верлибры – уверенной резкой правой. Научитесь лгать. Это как живопись и графика – пастозный масляный, чуть близорукий постимпрессионизм и гравировка иглой по металлу через увеличительное стекло. Обе манеры настолько разные, что можно подумать, будто рифмовали и писали не в рифму разные субличности Вениамина Блаженного. Из одного и того же опыта жизни берутся разные личностные слои. Так верлибру доступны смех – ирония и самоирония, и даже сарказм, политический гротеск, бытовой эпатаж, почти уличный анекдот, тогда как регулярный стих ни за что не может оступиться с интонационной бытийной высоты. Ни один из суб-авторов не может воспользоваться достижениями другого. Для того, чтобы написать по-другому, надо или уснуть, или проснуться. Все смешанные формы произошли между сном и явью и разбредаются с листа «людоконинами» и «псоглавцами», роняя перья и чешую.  Вениамин Блаженный – Я слышал о том, что вы стали инициатором создания поэтической премии Вениамина Блаженного. Поэтических премий в современной российской литературной среде – множество. Почему – еще одна? – Мы приближаемся к юбилею поэта – к 100-летию со дня рождения. Будут выпущены новые книги – сборники стихов, избранная переписка, факсимиле поэтических тетрадей и др. И ко времени созрела идея учредить премию имени Вениамина Блаженного, премию маргинальной поэзии. Что это будет за премия? В литературно-издательском процессе существуют свои «слепые» зоны, куда, по разным причинам, попадают очень достойные авторы и их произведения. Редакции журналов, издательства их как бы не видят. В одном из писем Блаженному Тарковский так и написал: «…всеобщее признание стало бы Вашим уделом, но ничто из Ваших стихотворений, несмотря на все старания Гутенберга, света не увидит – пока…» Он, профессиональный литератор, понимал, что такие стихи, как у Блаженного, обречены оставаться в слепой зоне советской литературы. Но тогда казалось, что подобное положение дел связано исключительно с идеологической цензурой, и как только политическая ситуация изменится, то вся андеграундная, написанная в стол литература выйдет на свет. Ситуация изменилась, издательский процесс стал более-менее либеральным, но некоторые замечательные авторы и в новых условиях по-прежнему остаются лишними. Новые издатели их тоже почему-то не видят.  След алмазом по стеклу. Памяти Осипа Мандельштама Есть мнение, что настоящее искусство, настоящие стихи рано или поздно найдут дорогу к читателю, или что на всё воля Божия, и не надо нам излишне печься о судьбе художественных произведений. Но вот была Надежда Яковлевна Мандельштам, которая долгие годы сохраняла в памяти стихи погибшего мужа, потому что не могла сохранить ни на каких других носителях. Был Яков Друскин, который, рискуя свободой и, может, жизнью, держал у себя чемодан с рукописями уничтоженных друзей-обериутов. Есть те, кто передавал материалы «Доктора Живаго» и «Архипелага ГУЛАГа» на Запад. И вот мы располагаем произведениями, которые составляют золотой фонд литературы культурного сопротивления тоталитаризму. Но также можно представить авторов, чьи произведения мы уже никогда не прочитаем и чье творчество уже никогда не выйдет из тьмы забвения. Блаженный буквально кричал в стихах: «Разыщите меня, как иголку пропавшую в сене, / Разыщите меня – колосок на осенней стерне, / Разыщите меня – и я вам обещаю спасенье: / Будет Богом спасен тот, кто руки протянет ко мне!» Его не печатали, но он с невероятным упрямством боролся за свои стихи. Подчинил всю жизнь особой дисциплине: на протяжении десятков лет вел непрерывный рукописный поэтический архив-дневник – по крайней мере, в двух копиях. Переписывал от руки и рассылал толстенные тетради со стихами всем значимым корреспондентам. С будущей женой познакомился, потому что принес машинистке стихи для распечатки. Девушка, отдавая работу заказчику, отозвалась о стихах с восхищением, и дальше были любовь, брак и уже совместная борьба за стихи.  Вениамин Блаженный с женой Клавдией Потом подключились московские поэты – Григорий Корин, Лиснянская, Тарковский, Зинаида Миркина. И если бы не их настойчивость и непрерывные усилия, не было бы взрыва публикаций Блаженного в начале 1990-х, не было бы ошеломляющего открытия нового поэта и мгновенного широкого признания. Это произошло потому, что хотя стихи и не печатались, рукописи уже лежали в редакционных папках толстых советских журналов и ждали благоприятного часа. Конечно, забота Блаженного о судьбе стихов не была пустой страстью графомана к самотиражированию, поэт понимал свое призвание, и те, кто присоединялись к распространению его творчества, тоже делали это не из вежливости, а из глубокой потрясенности и осознания значимости явления, с которым они столкнулись. Есть поэтики, которые никогда не станут литературным мейнстримом, но их влияние бывает огромным, с их появлением меняется сам способ мыслить и дышать в поэзии, и хорошо, когда культурное сообщество в своем порыве к совершенству хотя бы успевает отрефлексировать причины дыхательных перемен и хоть мимолетно поблагодарить. Есть поэты, которым не надо на стадионы, им достаточно гомеопатического присутствия в литературе, но они должны быть радостно узнаны и благодарно приняты. Велимир Хлебников, создатель языка новой поэзии, говорил: «Мне мало надо! /Краюшку хлеба / И каплю молока. / Да это небо, / Да эти облака!» Поэт умирал в 1922 году посреди молодой революционной страны уже в какой-то зоне безразличия и потом был накрепко забыт почти на полстолетия. И это Хлебников, который успел прославиться, много публиковался, имел влиятельных друзей и последователей. Его имя и литературная репутация были восстановлены только благодаря труду настоящих энтузиастов, посвятивших свои жизни его наследию. Хочется увидеть премию Блаженного как премию внимания к поэтам – странным, неудобным, маргинальным, но парадоксальным и освобождающим, таким, как Вениамин Михайлович Айзенштадт, как Вениамин Блаженный. Воробышек – посол Христа отважный – И сам Христос с улыбкою несмелой – А дело в том, – затенькали синицы, – Христос, пригладив крылышки у птицы, www.pravmir.ru Вениамин Блаженный | Стихотворение дня15 октября родился Вениамин Михайлович Айзенштадт [Блаженный] (1921 — 1999). Слепой отец сидит во мраке — Еще он слышит, как постыло, Моление о кошках и собаках, Моление об их голодных вздохах… Они глядят так долго, долго, долго, Они плывут и обоняют запах Потрогать так, как трогают колени, Слеза зверей, огромная, как Волга, Кошачий Бог, играющий в величье И Бог собачий на помойной яме. 1963 А я давно живу в том бесноватом граде, В том городе живут лихие горожане, И женщины живут в том городе беспечно, — Господь, — говорю я, и светлые лица И тот, кто дыханья лишился однажды, — Господь, — говорят мне собака и кошка, — Господь, — говорит мне любая былинка, poem-of-day.rifmovnik.ru Вениамин Блаженный | Стихотворение дня15 октября родился Вениамин Михайлович Айзенштадт [Блаженный] (1921 — 1999). Я не хочу, чтобы меня сожгли. Уйду на небо, стар и седовлас… Хочу, чтобы на небе был большак И если только хлеба каравай Я помню все подробности этой несостоявшейся встречи: Мы сели с нею в лодку с пробитым дном — И все же мы оба уцелели К тому же кое-что мы приметили друг у друга — Иногда девочка помогает ему нащупать прорезь — вот сюда… «Теперь это наша общая копилка». Как будто на меня упала тень орла — И стал орлом и сам — уже я воспарил Но что меня влекло в небесные края, Я знал, что где-то там, где широка лазурь, Прибежище мое — Дом обреченно-робких, Сколько лет нам, Господь?.. Век за веком с тобой мы стареем… Это было давно — я тогда был подростком безусым, А потом до меня доходили тревожные вести, Вот и стали мы оба с тобой, мой Господь, стариками, poem-of-day.rifmovnik.ru Блаженный, Вениамин Михайлович — ВикипедияМатериал из Википедии — свободной энциклопедии В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Блаженный. В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Айзенштадт.Вениами́н Миха́йлович Блаже́нный (настоящая фамилия Айзенштадт, в публикациях 1980-х гг. Блаженных; 15 октября 1921, село Копысь, Оршанский уезд, Витебская губерния — 31 июля 1999, Минск) — советский и белорусский поэт. Писал на русском языке. После первого курса Витебского учительского института оказался в эвакуации (1941), работал учителем истории. В 1946 вернулся в Белоруссию, жил в Минске, работал переплётчиком, художником комбината бытовых услуг, фотографом-лаборантом в артели инвалидов. Переписывался с Борисом Пастернаком, Виктором Шкловским, Арсением Тарковским. Первые стихи датируются 1943; первая публикация в 1982; первая книга вышла в 1990. Поэзия Блаженного уже в начале 90-х привлекла к себе наибольшее внимание своей религиозной заостренностью. Питаясь отчасти иудаистской традицией спора человека с Богом, отчасти традицией русского юродства, лирический субъект Блаженного ожесточённо упрекает Бога за страдания слабых и невинных (не только людей, но и животных):
— и с той же страстью признаётся ему в любви:
По публикациям рубежа 1990—2000-х становится ясно, что богоборчество Блаженного, его заступничество за всех малых тварей мира — не единственный стержень его поэзии: столь же властно на протяжении всего творческого пути звучит в его стихах эротическая тема. Поздние стихи Блаженного полны также откликов на волновавшие его явления русской поэзии и писательские судьбы, причём наряду с проникновенным обращениями к Марине Цветаевой и Фёдору Сологубу Блаженный высказывает интерес и к таким значительным, но почти не изданным авторам, как Леонид Аронзон. При общем предпочтении силлабо-тонического стихосложения Блаженный уже в 1940-е годы успешно обращался к верлибру, и его вклад в развитие русского верлибра представляется весьма значительным, хотя публикация ранних верлибров Блаженного оказалась задержана более чем на полвека. Несмотря на неучастие в литературной жизни Белоруссии (лишь за несколько месяцев до смерти Блаженный был приглашён в редакционный совет журнала «Немига литературная»), Вениамин Блаженный стал в 1990-е годы центральной фигурой в русской поэзии Белоруссии, оказав влияние на ряд авторов, в том числе на наиболее заметного минского поэта 2000-х годов Дмитрия Строцева.
ru.wikipedia.org Вениамин Блаженный — Радио ВЕРАПоделиться
Он, действительно, был таким ...блаженным горе-безумцем, нищим изгоем-отшельником, — мощный талант которого при жизни был оценён лишь горсткой собратьев по перу. Но — таких, как Пастернак, Арсений Тарковский, Межиров... В большой книге «Сораспятье», изданной в 2009-м, через десять лет после его ухода, — собрано столько боли, что её хватило бы на сотни неприкаянных душ. ...Огненное славословие Господу и тут же — отчаянная тяжба с Создателем, дерзкое сопоставление себя — Спасителю и покаянно-исповедальный плач перед Ним, бесконечное поминание «братьев меньших» (он их и ощущал как родных, всех этих собак, кошек, птиц), и невероятные загробные разговоры с родителями. Теперь, его душа, хочу верить, успокоилась. Но стихи не успокоятся никогда. Сейчас я выбираю светлое, из написанных в последние годы. Я по-прежнему та неприметная птаха, Но не слишком, Господь мой, не слишком мелка я, И ничто во вселенной огромной не мелко, Вениамин Блаженный, 21 сентября 1992-го года Пользуясь случаем, поклонюсь тем, кто помог публично проявиться удивительному дару Блаженного — в самые последние годы жизни этого страдальца и бунтаря: поэту Дмитрию Строцеву, музыканту и поэту Юрию Шевчуку, поэтам и редакторам — Алексею Алёхину, Татьяне Бек, Дмитрию Тонконогову... И на прощание, ещё одно — по моему выбору — стихотворение Вениамина Блаженного. Когда бы так заплакать радостно, Чтобы слеза моя горчайшая Когда бы так заплакать бедственно, Заплакать с тайною надеждою, Вениамин Блаженный, 31 декабря 1993-го года, из книги «Сораспятье» radiovera.ru Вениамин Блаженный | Зарубежные задворкиВениамин Блаженный (Вениамин Михайлович Айзенштадт) (1921-1999) В ночь с 30 на 31 июля 1999 года ушёл к Б-гу поэт Вениамин Блаженный
Должен признаться, что до недавнего времени это имя было мне неизвестно. И это при том, что мы не только были современниками, но даже довольно долго жили в одном городе, ходили по одним и тем же улицам и, вероятно, имели каких-нибудь общих знакомых. Извиняет лишь то, что хотя Вениамин Михайлович Айзенштадт был высоко ценим и состоял в переписке с такими мастерами как Л. Пастернак, А. Тарковский и В. Шкловский, а позднее А. Кушнер, С. Липкин, И. Лиснянская, А. Межиров и др, но первая публикация его стихов приходится только на 1982 г. Пока река не вспенится сурово, Или вот это: – Мы здесь, – говорят мне скользнувшие легкою тенью – Я здесь, – говорит мне какой-то неведомый предок, – Мы вместе с тобою, – твердят мне ушедшие в камень, – Никто не ушел, не оставив следа во вселенной, Его отношения с Богом тоже напоминают мне ветхозаветных пророков. Так мог обратиться к Всевышнему Иеремия, Варух … Или Хоний… Сколько лет нам, Господь?… Век за веком с тобой мы стареем… Это было давно – я тогда был подростком безусым, А потом до меня доходили тревожные вести, Вот и стали мы оба с тобой, мой Господь, стариками. Однако пусть не покажется, что отношения с Богом у него так просты и лучезарны. Иногда он сердится на Него, иногда даже угрожает: Поднимется бесчисленная рать Или вот: Стихи ухода Больше жизни любивший волшебную птицу – свободу, Только ветер да воля моей верховодили долей, Но не волк я, не зверь – никого я не тронул укусом; …Если буду в раю и Господь мне покажется глупым, И уйду я из неба – престольного божьего града, Но, как писал В. Н. Лосский: «Бунт против Бога (свобода от Него) есть Ему принадлежность». Для него Бог жив и вездесущ. Это ли не отношение наших ветхозаветных пророков. Вспомните как разговаривали с Ним те же Иеремия и Хоний. А вот его отношение к жизни и смерти: Так явственно со мною говорят Мертвец – он, как и я, уснул и встал – И еще Я поверю, что мертвых хоронят, хоть это нелепо, Было небо тех глаз грозовым или было безбурным, … Я раскрою глаза из могильного темного склепа, И еще: Я не хочу, чтобы меня сожгли. Уйду на небо, стар и седовлас… Хочу, чтобы на небе был большак И если только хлеба каравай Нет, он не был человеком вне времени и пространства. Он понимал и Время, и себя. Вот два отрывка из двух его стихотворений: Дурдом Тогда мне рваный выдали халат Блаженный Все равно меня Бог в этом мире бездомном отыщет, – О Господь, ты пришел слишком поздно, а кажется–рано, Ничего не сберег я, Господь, этой горькою ночью, …Били в душу мою так, что даже на вздох не осталось, …Ах, Господь, ах, дружок, ты, как я, неприкаянный нищий, Вот и будет вдвоем веселее поэту и Богу… Я мог бы цитировать его и цитировать. Но Вам, надеюсь, и самим захочется прикоснуться к его поэзии. Уверяю Вас, – это поэзия высочайшего уровня. Высочайшего. А закончить эту подборку я хочу двумя небольшими стихотворениями Вениамина Михайловича Блаженного: Разыщите меня, как иголку пропавшую в сене, Разыщите меня потому, что я вещее слово, Я не так уж и слеп, чтобы вас не увидеть, когда вы И вот это Заплачьте и вы над моими стихами, Я сам, сочиняя их, плакал, как заяц — А видели вы, как рыдает безгласно Поверьте, что мне не хотелось бы плакать, – Мне хочется плакать. Но нет, еще одно слово Поэту: «Я не вовсе ушел, я оставил себя в каждом облике – Вот и вся подборка. Остальное Вы сможете прочитать сами. Если захотите. Краткое послесловие Так о чём это я? za-za.net Вениамин Блаженный15 октября 1921, село Копысь, Оршанский уезд, Витебская губерния — 31 июля 1999, Минск
Поэзия Блаженного уже в начале 1990-х привлекла к себе наибольшее внимание своей религиозной заостренностью. Питаясь отчасти иудаистской традицией спора человека с Богом, отчасти традицией русского юродства, лирический субъект Блаженного ожесточённо упрекает Бога за страдания слабых и невинных (не только людей, но и животных) и с той же страстью признаётся ему в любви. По публикациям рубежа 1990-2000-х становится ясно, что богоборчество Блаженного, его заступничество за всех малых тварей мира – не единственный стержень его поэзии: столь же властно на протяжении всего творческого пути звучит в его стихах эротическая тема. Поздние стихи Блаженного полны также откликов на волновавшие его явления русской поэзии и писательские судьбы, причём наряду с проникновенными обращениями к Марине Цветаевой и Фёдору Сологубу Блаженный выказывает интерес и к таким значительным, но почти не изданным авторам, как Леонид Аронзон. При общем предпочтении силлабо-тонического стихосложения Блаженный уже в 1940-е годы успешно обращался к верлибру, и его вклад в развитие русского верлибра представляется весьма значительным, хотя публикация ранних верлибров Блаженного оказалась задержана более чем на полвека. Несмотря на неучастие в литературной жизни Белоруссии (лишь за несколько месяцев до смерти Блаженный был приглашен в редакционный совет журнала «Немига литературная»), Вениамин Блаженный стал в 1990-е центральной фигурой в русской поэзии Белоруссии, оказав влияние на ряд авторов, в том числе на наиболее заметного минского поэта 2000-х Дмитрия Строцева.
Блаженный русской поэзии
1 Блаженно-благословенный юродивый…
Поэт-юродивый, высокое юродство речи – речи, звучащей за всех униженных, оскорблённых, поражённых явью, пораненных жизнью… Блаженство юродивости, как выбор судьбы – или подчинение своей поэтической стезе:
Не обижайте бедного Иванушку,
Метафизический заряд в стихах Вениамина Блаженного велик квантом сострадания, слёзной радугой за боли и скорби, спектром трагедии – поэтической, русской, горькой:
Клюю, клюю, воробушек,
Ежели поэт не знает стигмата сострадания, рубиново полыхающего на душе, грош ему цена – ни мастерство не спасёт, никакая маска, ни надменность успеха. У Вениамина Блаженного не надменность – надмирность: надмирность парения с чувствованием языка, как инструмента Божественной благодати; язык – как следствие озарения – не может быть унижен, превращён в передаточное средство; язык: вещий и ведущий, благословенный и скорбный:
И стал орлом и сам – уже я воспарил
Вера дышит Блаженным Вениамином, вера движет им – о! это совершенно особая, очень русская, даже сектантством отдающая вера, не требующая богословских выкрутасов и каверз, не нуждающаяся в церковности: это вчувствование в нечто, что и дало жизнь – в струящиеся корни духа, в то, что позволяет пройтись по небушку, и топор для охраны от бесов – тоже словесный, особого свойства и волшебных качеств:
Как мужик с топором, побреду я по божьему небу.
Тяжела и глуха жизнь блаженного во времена съеденные прагматикой, сложна и крива была она и в советских, идеологией замшелых недрах, но – нету отчаяния ото всего, что выпало, нету страха перед смертью, есть – свет стихов, уводящий в дали, где скорбь невозможна по определению…
2 Юродивый Блаженный русской речи Стигматом сострадания горел – Ко всем, лишённым драгоценной встречи Со стержневою силой Божьих стрел.
По небушку, неся топор словесный, От бесов стерегущих, славный путь. Блаженство песни растворится бездной, Открыв стиха рубиновую суть.
Какая боль – дышать стихом и верой! Какое счастье только этим жить! …Как будто рай, сокрытый за портьерой Недолгой плоти, так легко открыть.
Александр Балтин Подборки стихотворений45ll.net Стихи Вениамина Блаженного - Egyptian Mau's Journal — LiveJournalРасписывала "Биологию в школе", узкоспециальный журнал для учителей-предметников. В 4-ом номере за 2010 год обнаружила очередную статью об интегрированных уроках - когда, скажем, биолог проводит урок вместе с литератором. И обнаружила стихи Вениамина Айзенштадта.Из статьи: «Пенсионер из Минска Вениамин Михайлович Айзенштадт (1921-1999), на старости лет начавший публиковать свои стихи под псевдонимом «Вениамин Блаженный», был, несомненно, одним из крупнейших русских поэтов XX века. Главная идея его стихов – чрезвычайная хрупкость и беззащитность живых существ и Жизни вообще. Вениамин Блаженный часто писал о Боге и был глубоко верующим человеком. Однако его религиозность очень сильно отличалась от традиционной. Для него был само собой очевиден основной вывод из теории Дарвина: «Животные (и не только животные, но и все другие живые существа) – наши братья». Более того, даже Бог в поэзии Блаженного очень сильно очеловечен и с ним можно запросто разговаривать «на равных». Воцерковленных людей это нередко шокирует. * * * И чтобы найти дорожку А кошка была худою, Робел он, робел немало, Процессия некудышных – Михоэл, – сказал он тихо, – Ты столько изведал бедствий, Позволь же и мне с сумою Самое любимое животное Вениамина Блаженного – кошка, которая воспринимается как Маленькое Чудо. * * * И я думал, что Кот на трубе не из удали, Что-то было в том звере хвостато-усато-крылатое Багоцкий С. В., Домброва О. А. «Я такой хороший и рыжий…» // Биология в школе. 2010. N 4. С. 53-54. mau.livejournal.com |
||
|
«...Разве можно память отобрать, / Разорвать преемственную цепь?.. / Ведь глаза свои оставил брат / На моем страдальческом лице. // И недаром на моем кресте / Проступает этот кроткий лик: / Мы ведь были братья во Христе / Оба из сословия калик...» Вспоминая эти стихи поэта Вениамина Блаженного (в быту — Вениамина Айзенштадта), — сразу скажу, что если к кому из стихотворцев и применимо определение «блаженный страдалец», то уж точно — к нему.
Из книги судеб. После первого курса Витебского учительского института оказался в эвакуации (1941), работал учителем истории. В 1946 вернулся в Белоруссию, жил в Минске, работал переплётчиком, художником комбината бытовых услуг, фотографом-лаборантом в артели инвалидов. Переписывался с Борисом Пастернаком, Виктором Шкловским, Арсением Тарковским. Первые стихи датируются 1943; первая публикация в 1982; первая книга вышла в 1990.
