|
|
Туроверов николай стихиСтихи донского казака Николая Туроверова Николай Николаевич Туроверов — донской казак, уроженец станицы Старочеркасской. Родился 18 (30) марта 1899 года в семье судейского. Закончил Новочеркасское реальное училище и 17-ти лет от роду зачислен в лейб-гвардии Атаманский полк. С атаманцами участвовал в боевых действиях Первой Мировой войны. После развала фронта вернулся на Дон, где встал на сторону Белого Движения. Прошел всю гражданскую войну — сражался в донских степях, ходил в Кубанские походы с Добровольческой Армией, участник Ледяного похода, потом Крым, гнилые воды Сиваша. Вместе с тысячами казаков и русских офицеров был вывезен из Крыма. Дальше был лагерь на Лемносе и обычный путь белого эмигранта ушедшего из Крыма — Сербия, принявшая эту волну эмиграции, где он работает лесорубом и мукомолом, в 1922 году Николаю Туроверову удается перебраться в Париж. По ночам он разгружает вагоны, а днем посещает лекции в Сорбонне, потом работа в банке, где он проработает почти 40 лет. В Париже в 1928 году он издает свой первый сборник стихов «Путь». Основные темы его стихов в этом сборнике — степь, станица, Новочеркасск. Он один из активных создателей казачьего землячества, неустанно собирает предметы русской, военной истории, организует выставки. В 1937 году выходит второй его сборник «Стихи». Во Вторую Мировую он сражается в рядах Иностранного Легиона, коему и посвящен его стихотворный цикл «Легион». Несмотря на тяжесть военных лет в 1942 году Туроверову удается издать новый сборник стихов, следующие выйдут в 1945 и 1955 годах. После войны он так же продолжает активно участвовать в жизни казачьего землячества, в течении 11 лет председательствует в парижском Казачьем союзе, организует выставки «1812 год», «Казаки», «Суворов». Создает «Кружок казаков-литераторов», музей лейб-гвардии Атаманского полка. В 1960 опубликует в журнале «Новое слово» свою повесть «Конец Суворова». Но все равно известен он как поэт. Его творчество сравнивают с творчеством Гумилева и Бунина, сложно судить сколь верны эти оценки. Но он был и остается великим донским поэтом. Осенью 1972 года его не стало. Его книги издаются в нынешней России, по мотивам одного из его стихотворений снят эпизод в известном советском фильме, стихи публикуются в журналах и в Интернете, значит, память о «Бояне казачества» жива. Покров Было их с урядником тринадцать
rasija.ru Николай Туроверов - Стихи читать онлайн* * * Мы шли в сухой и пыльной мгле 1920 * * * Уходили мы из Крыма 1940 * * * Мороз крепчал. Стоял такой мороз Но и в селе, раскинутом в яру, Был лед и в пулеметных кожухах; * * * Как когда-то над сгубленной Сечью Но в разлуке с тобой не прощаюсь, * * * Жизнь не проста и не легка. * * * Эти дни не могут повторяться, - С каждым годом меньше очевидцев Что теперь мы можем и что смеем? И растет и ждет ли наша смена, И над одинокими на свете, Перегорит костер и перетлеет, Нет, не мученьями, страданьями и кровью С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ», Обоих нас блюла рука Господня, Тогда с тобой мы что-то проглядели, Никто нас не вспомнит Никто нас не вспомнит, о нас не потужит; Да мы и не ищем спокойного года, Помню горечь соленого ветра Помню горечь соленого ветра, Но ни криков, ни стонов, ни жалоб, Напряглась и такою осталась В эту ночь мы ушли от погони В эту ночь мы ушли от погони, И запомнил и помню доныне Стерегло нас последнее горе, - Из поэмы 'Новочеркасск' Колокола печально пели. Сноси неслыханные муки И не забуду звон унылый Из поэмы 'Перекоп' Нас было мало, слишком мало, Последних пламенных порывов И ждали все внимая знаку, Забыть ли, как на снеге сбитом И как минутная победа О милом крае, о родимом Спеши, мой конь, долиной Качи, Когда с прощальным поцелуем libking.ru Поэзия Николая ТуровероваПоэзия Николая ТуровероваНиколай Николаевич Туроверов родился в станице Старочеркасской 18 (30 нового стиля) марта 1899 г. Его отец был донским казаком. После окончания реального училища он в 1914 г. поступил добровольцем в Лейб-гвардии Атаманский полк, участвовал в боевых действиях на фронте Первой мировой войны. После Октября 1917 г., вернувшись на Дон, в отряде есаула Чернецова сражался с большевиками. Потом был знаменитый — невыносимо тяжелый и невероятный по отчаянному мужеству — Ледяной поход маленькой армии генерала Л.Г. Корнилова, обложенной и преследуемой красными. В боях с большевиками Туроверов был четырежды ранен. В ноябре 1919 г. его назначили начальником пулеметной команды Атаманского полка, немного позже наградили орденом Владимира 4-й степени. На одном из последних пароходов с врангелевскими войсками он навсегда покинул Россию. Начались скитания: лагерь на острове Лемнос, Сербия и, наконец, Франция. Во время Второй Мировой войны Туроверов сражался с немцами в Африке в составе 1-го кавалерийского полка французского Иностранного легиона, которому посвятил поэму "Легион". Вернулся в Париж, служил в банке. Создал "Кружок казаков-литераторов", с 1947 по 1958 годы возглавлял Казачий Союз, редактировал газету с таким же названием. В 1954 г. стал одним из основателей и журнала «Родимый Край». В 1965 году Туроверов вышел на пенсию. В этот же год в Париже был издан его итоговый сборник «Стихи. Книга пятая». Скончался 23 сентября 1972 г., похоронен на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Лирику Туроверова отличают прежде всего тяготение к поэтике фрагмента, отрывка, и целомудренный отказ от прямого выплеска чувства. Эмоции оставлены в подтексте. Поэт как бы бесстрастно констатирует происходившее с ним – поход, ориентиры маршрута: Мы шли в сухой и пыльной мгле По раскалённой крымской глине. Бахчисарай, как хан в седле, Дремал в глубокой котловине. И в этот день в Чуфут-Кале, Сорвав бессмертники сухие, Я выцарапал на скале: Двадцатый год — прощай, Россия! 1920 Сухая и пыльная мгла, раскаленная красная глина предметны, это, казалось бы, однозначные в своей точности образы. Но стихотворение ведь посвящено разлуке с Родиной, которая признается вечной: «прощай, Россия!», не «до свиданья». И потому мгла и красный цвет раскаленной (как металл, краснеющий при высоких температурах) глины приобретают трагическую символичность, ассоциируются с вселенской катастрофой и с Концом света. Сам мотив бессмертия оказывается окрашен гибелью: таковы парадоксальное, звучащее как оксюморон выражение «бессмертники сухие». Эта невысказанная боль еще отчетливее на фоне безмятежно, по-царски (по-хански) вольготно дремлющего Бахчисарая. Пластичность и зримость картин порой приближается к кинематографическому кадру: Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня. Я с кормы всё время мимо В своего стрелял коня. А он плыл, изнемогая, За высокою кормой, Всё не веря, всё не зная, Что прощается со мной. Сколько раз одной могилы Ожидали мы в бою. Конь всё плыл, теряя силы, Веря в преданность мою. Мой денщик стрелял не мимо — Покраснела чуть вода… Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда. 1940 Не случайно этот эпизод перекликается с одной из заключительных сцен фильма «Служили два товарища», снятого в СССР, но запечатлевшего исход Белой армии из Крыма отнюдь не посредством официозных клише. Совсем иной предметный мир старой России, казачьей родины: СТАРЫЙ ГОРОД На солнце, в мартовских садах, Еще сырых и обнаженных. Сидят на постланных коврах Принарядившиеся жены. Последний лед в реке идет И солнце греет плечи жарко; Старшинским женам мед несет Ясырка — пленная татарка. Весь город ждет и жены ждут, Когда с раската грянет пушка, Но в ожиданьи там и тут Гуляет пенистая кружка. А старики все у реки Глядят толпой на половодье, — Из под Азова казаки С добычей приплывут сегодня. Моя река, мой край родной, Моих прабабок эта сказка, И этот ветер голубой Средневекового Черкасска. 1938 Это предметность торжественная, праздничная — сказочно-песенная: пировальный мед, пенистая кружка. Мир далекой казачьей старины, поданный, впрочем, тоже с эмоциональной целомудренностью; вся невысказанная пронзительная боль заключена лишь в одном неожиданном эпитете ветра «голубой», передающее упоение волей, свободной стихией казачества. Туроверов вообще мастер неожиданного и одновременно точного эпитета. В еще одних скорбных стихах о разлуке он соединяет ощутимые в своей вещественности атрибуты (попона «шершавая», а люди «усталые») с многозначительным именованием Черного моря «Понтийским» на античный лад. И сразу вспоминаются тоскливые «Письма с Понта» Овидия. И вместе с тем, привычное для погруженного в мировую культуру читателя, это именование моря звучит на фоне крымских реалий чужестранно и отчужденно. А предметное определение моря «ледяное» (Туроверов покинул родину в холодном ноябре) превращается в ранящую метафору «Ледяная душа кораблей». Тем самым кораблям придаются такие оттенки значения, как бездушие и мертвенность, и они начинают ассоциироваться с холодной могилой и с небытием: В эту ночь мы ушли от погони, Расседлали своих лошадей; Я лежал на шершавой попоне Среди спящих усталых людей. И запомнил и помню доныне Наш последний российский ночлег, Эти звёзды приморской пустыни, Этот синий мерцающий снег. Стерегло нас последнее горе, — После снежных татарских полей, — Ледяное Понтийское море, Ледяная душа кораблей. 1931 Туроверов не чурается словесных повторов, напротив, он им привержен. «Сухая» пыль, и «сухие» бессмертники, «ледяное» море и «ледяная» душа кораблей. Любящий точный эпитет, Туроверов блестяще владеет и эпитетом неожиданным. Прою все стихотворение как бы устремлено к этому острому определению, как, например, эпитет «веселая» в строке «Мачеха веселая моя»: Франции Жизнь не начинается сначала Так не надо зря чего-то ждать; Ты меня с улыбкой не встречала И в слезах не будешь провожать. У тебя свои, родные, дети, У тебя я тоже не один, Приютившийся на годы эти, Чей то чужеродный сын. Кончилась давно моя дорога, Кончилась во сне и наяву, — Долго жил у твоего порога, И еще, наверно, поживу. Лучшие тебе я отдал годы, Все тебе доверил, не тая, — Франция, страна моей свободы — Мачеха веселая моя. 1938 Даже когда Туроверов прибегает к более откровенному и прямому выражению чувств и включает в свои стихи такие слова, как «тоска» или «тревога», рисуемая им картина все равно остается почти кинематографически зримой, с поворотом воображаемой «камеры» (Корнилов – «правее»), с переходом к крупному плану («дымящийся гребень сугроба», «блеск тускловатый погона»). При этом автор смотрит на себя со стороны и причисляет свое единичное «я» к трагической судьбе многих «мы» - участников Ледяного похода: Не выдаст моя кобылица, Не лопнет подпруга седла. Дымится в Задоньи, курится Седая февральская мгла. Встаёт за могилой могила, Темнеет калмыцкая твердь И где-то правее — Корнилов, В метелях идущий на смерть. Запомним, запомним до гроба Жестокую юность свою, Дымящийся гребень сугроба, Победу и гибель в бою, Тоску безъисходного гона, Тревоги в морозных ночах, Да блеск тускловатый погона На хрупких, на детских плечах. Мы отдали всё, что имели, Тебе восемнадцатый год, Твоей азиатской метели Степной — за Россию — поход. 1931 Вопреки кажущейся простоте, обнаженности, стихотворения Туроверова глубоко укоренены в поэтической традиции. Так, и кобылица, и татарская тема перекликаются, несомненно, с блоковским циклом «На поле Куликовом», с его «степной кобылицей» и с «стрелой татарской древней воли». Иногда стихи Туроверова проецируются и на классический литературный фон, - но уже для создания разительного контраста между с трудом забываемыми пушкинскими стихами и «огнем», «дымом» и «погоней»: Фонтан любви, фонтан живой Принес я в дар тебе две розы. Пушкин В огне все было и в дыму, — Мы уходили от погони. Увы, не в пушкинском Крыму Теперь скакали наши кони. В дыму войны был этот край, Спешил наш полк долиной Качи, И покидал Бахчисарай Последним мой разъезд казачий. На юг, на юг. Всему конец. В незабываемом волненьи, Я посетил тогда дворец В его печальном запустеньи. И увидал я ветхий зал, — Мерцала тускло позолота, — С трудом стихи я вспоминал, В пустом дворце искал кого-то. Нетерпеливо вестовой Водил коней вокруг гарема, — Когда и где мне голос твой Опять почудится Зарема? Прощай, фонтан холодных слез. Мне сердце жгла слеза иная — И роз тебе я не принес, Тебя навеки покидая. 1938 Замечательны у Туроверова смысловые сдвиги в развитии темы. Вот один пример: Наташе Туроверовой. Выходи со мной на воздух, За сугробы у ворот. В золотых дрожащих звездах Темносиний небосвод. Мы с тобой увидим чудо: Через снежные поля Проезжают на верблюдах Три заморских короля; Все они в одеждах ярких, На расшитых чепраках, Драгоценные подарки Держат в бережных руках. Мы тайком пойдем за ними По верблюжьему следу, В голубом морозном дыме На хвостатую звезду. И с тобой увидим после Этот маленький вертеп, Где стоит у яслей ослик И лежит на камне хлеб. Мы увидим Матерь Божью, Доброту Ее чела, — По степям, по бездорожью К нам с Иосифом пришла; И сюда в снега глухие Из полуденной земли К замороженной России Приезжают короли Преклонить свои колени Там, где благостно светя, На донском душистом сене Спит небесное Дитя. 1930 Рождественская тема, образ вертепа сначала поданы в отождествлении этого вертепа – рукотворных праздничных яслей со всем Божьим миром, исполненным ярких, хотя и как будто бы чуть «чрезмерных» красок: «золотые» звезды, «темносиний» небосвод. Это как будто бы реальный зимний пейзаж: звезды, конечно, «дрожащие» потому, что такими видятся глазам в морозном воздухе, дымном от холода. (Хотя одновременно допустимо и другое понимание: это дрожь метафорическая – звездам холодно от мороза.) Но появление скачущих «королей» превращает реальную картину в полусказочное видение. Потом идущие по их следу словно бы набредают именно на милую рождественскую вещицу – «маленький вертеп» с фигурками ослика, Приснодевы и Иосифа. И – новое превращение: Божественный Младенец спит «на донском пушистом снеге». Вертеп превращается в Россию, и тема Рождества соединяется с темой возвращения на родину. Другой пример нелинейного развития темы — стихотворение «Было их с урядником тринадцать…»: Было их с урядником тринадцать, — Молодых безусых казаков. Полк ушел. Куда теперь деваться Средь оледенелых берегов? Стынут люди, кони тоже стынут; Веет смертью из морских пучин... Но шепнул Господь на ухо Сыну: Что глядишь, Мой Милосердный Сын? Сын тогда простер над ними ризу, А под ризой белоснежный мех, И все гуще, все крупнее книзу Закружился над разъездом снег. Ветер стих. Повеяло покоем. И, доверясь голубым снегам, Весь разъезд добрался конным строем, Без потери, к райским берегам. 1947 Смерть казачьего разъезда от холода в заснеженном поле оборачивается в мире ином райским блаженством, «оледенелые берега» - ловушка, в которой оказался отряд, - как бы превращаются в высшей реальности в «райские берега». Смертный снег – в то же время Господня риза. Урядник и двенадцать его казаков соотнесены с Христом и апостолами. Подтекст стихотворения – поэма Блока «Двенадцать». Но Блок уподобил апостолам красногвардейцев – убивающих, Туроверов, его опровергая, сближает с учениками Христа казаков – умирающих. Лирика Туроверова целостна, и в ней не прослеживается отчетливой или резкой эволюции – ни тематической, ни стилистической. Ее кажущаяся простота, предметность, эмоциональная сдержанность и глубинная связь с поэтической традицией роднят его с акмеистической поэтикой и с ее эмигрантскими отголосками (например, в лирике Георгия Адамовича и Георгия Иванова 1920—1930-х гг.). Словарь Туроверова, на котором строится его образность, намеренно ограничен и несколько архаичен: «чело», «скверны», «одинокая дорога жизни», или «холод сомнения», «вином наполненная чаша». Поэт полностью избежал футуристических увлечений, оставивших глубокий отпечаток в творчестве некоторых стихотворцев эмиграции (от Марины Цветаевой до Арсения Несмелова). Остался он свободен и от соблазна романтизации Белого дела и подвига добровольцев, - очевидно, не по идейным соображениям, но ощущая угрозу оказаться банальным и погрешить против вкуса. Ведь Туроверов и позднее не отказался от идей юности. В его лирике только самые ранние стихи явственно выделяются своей непохожестью на остальные. Для них характерны еще не осложненная глубоким смыслом предметность, незатейливое любование пейзажем и предметами: Закат окрасил облака И лег в реке отсветом рыжим. Плотва склевала червяка, — Мой поплавок давно недвижим. Струит в лицо степная тишь Последний хмель благоуханий. Гляжу на сохнущий камыш И не мечтаю о сазане. 1916 Ранний Туроверов еще не перекликается, не «аукается» с классикой, а почти рабски ей следует: Двух вороных могучий бег, Полозьев шум слегка хрустящий, Морозный день и ветер мчащий Лицу навстречу колкий снег. О, как родны и ветла вех, И дым поземки мутно синий, И кучера на шапке мех И на усах пушистый иней. 1916 Эти строки – своего рода соединение русской зимней элегии («Первого снега» князя П.А. Вяземского и других) с картинными описаниями из «Евгения Онегина»: мех и иней взялись едва ли не из пушкинских строк «Морозной пылью серебрится / Его бобровый воротник». «Поздний» Туроверов (в стихотворениях 1950—1960-х гг.) порой стремится к освобождению от поэтизмов, от метафоры: Я хочу устать. Чтобы спать и спать. Но опять во сне Ты идешь ко мне И лежишь со мной До утра живой. Не прощанье, только до свиданья, Никакой нет тайны гробовой, Только потаенное свиданье, Все, что хочешь, только не покой. 1957 Иногда его стихотворения превращаются в непритязательные зарисовки: По крутогорью бродят овцы, Ища промерзлую траву. Туманный день. Не греет солнце. Палю костер и пса зову. Иди, мой пёс, сюда погреться. Смотри, какая благодать! Вот так бы сердцу разгореться И никогда не остывать. 1957 Впрочем, и здесь сохраняется столь любимый им семантический сдвиг: от костра, который несложно запалить, к старому сердцу, которое не сможет так разгореться и скоро застынет. Так трагическая нота вдруг завершает кажущуюся гармонию. Так же неожиданно вдруг в стихах о прошедшей жизни и об ожидании встречи с умершей мир иной обозначен почти шаловливой метафорой «заоблачная таверна»: ТАВЕРНА Жизнь прошла. И слава Богу! Уходя теперь во тьму, В одинокую дорогу Ничего я не возьму. Но, конечно, было б лучше, Если б ты опять со мной Оказалась бы попутчик В новой жизни неземной. Отлетят земные скверны, Первородные грехи, И в подоблачной таверне Я прочту тебе стихи. Талант и мастерство Туроверова проявляются и в даре создавать лаконичные тексты, приближающиеся к высокой простоте античных эпиграмм — кратких стихотворных надписей, в отличие от новоевропейских эпиграмм, как правило, чуждых сатирического начала. Туроверов, как и античные эпиграмматисты, тяготеет к философичности: Возвращается ветер на круги своя, Повторяется жизнь и твоя и моя, Повторяется всё, только наша любовь Никогда не повторится вновь. 1937 Это внешне совсем элементарное четверостишие в композиционном отношении весьма изысканно. Стихотворение открывается цитатой из ветхозаветной Книги Екклесиаста, или Проповедника (гл. 1, ст. 6): «Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои». Туроверов приводит библейскую строку в форме крылатого речения, афоризма, в которой она закрепилась в русской традиции – с церковнославянским окончанием в слове «своя». В церковнославянской Библии это речение звучит так: «Идетъ к югу и обходитъ к северу, обходитъ окрестъ, идетъ духъ, и на круги своя обращается духъ». Поэт в отличие от проповедника говорит не о «суете сует», а о вечном повторении как законе бытия. За этим философическим суждением, имеющим общеобязательную истинность, следует резкий переход к единичным жизням «Я» и его любимой, потом – опять констатация повторения как всеобщего закона существования. И вдруг внезапный слом: «любовь», интонационно выделенная благодаря межстиховой паузе, отрыву от предиката «не повторится», безвозвратна, неповторима. Стихотворение — по-видимому, эхо пушкинских строк о ветре и любви девы из поэмы «Езерский»: Зачем крутится ветр в овраге, Подъемлет лист и пыль несет, Когда корабль в недвижной влаге Его дыханья жадно ждет? Зачем от гор и мимо башен Летит орел, тяжел и страшен, На черный пень? Спроси его. Зачем арапа своего Младая любит Дездемона, Как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру и орлу И сердцу девы нет закона. Но у Пушкина и ветер, и любовь девы стихийны, свободны, беззаконны. У Туроверова властвуют законы бытия – повторения всего и неповторимости любви. Ветер – один из неизменных образов поэзии Туроверова, соотнесенный то со стихией мятежа, с чувством обреченности и затерянности в страшном мире, то с неизменным законом существования. И ветер, и «беззаконная комета / В кругу расчисленном светил» из пушкинского стихотворения «Портрет» превращаются в знаки неизменности бытия: Веял ветер. Осыпался колос. Среди звезд плыла на юг комета. Был твой нежный, потаенный голос Голосом с другого света. Перечисленны давно все звезды, Наливаются и осыпаются колосья; Но как редко сквозь привычный воздух Ветер музыку нездешнюю доносит. 1956 Нездешняя музыка – образ романтический, она – вестник иного, «небесного» бытия. Но вместе с нею главная ценность туроверовского поэтического мира – жизнь, бытие в их естественности, привычности и в их чудесности одновременно: Мы глохнем к старости и ощущаем хуже Весь этот мир и всех его людей, Смеемся невпопад и невпопад мы тужим, В плену своих навязчивых идей, Которым грош цена. Скудеющие души. Воспоминания опять ведут туда, Где отчий дом, наверное, разрушен И мы уже забыты навсегда. Воспоминания... Но вот, В пролет разрушенного дома Вдруг засияет небосвод Так неожиданно знакомо, С такой степною простотой, Что ничего уже не надо, Ни мертвых, ни живых, ни сада, Где мы увиделись с тобой. 1957 «Так неожиданно знакомо» - это словосочетание-оксюморон, может быть, наиболее точно передает восприятие мира поэтом. Небосвод – традиционный образ иного, высшего бытия («И в небесах я вижу Бога», как написал Лермонтов), небесный голубой цвет – старый символ надмирной гармонии. Но Туроверов и эти образы, сохраняя за ними высокий смысл, ассоциируя с прозрением и откровением вечности, наделяет «простотой». Поэзия в туроверовском мире, романтическая «музыка» как бы приравнена к обыденным, почти простецким «цветочкам», к «беленькому горошку у межи». «Нежданная» музыка стихов, вольное странствие белых облаков, стихам уподобленных, и банальные цветочки образуют один смысловой ряд, череду уподоблений, в которой от белизны облаков до белых лепестков придорожных цветов – рукой подать: За стихов нежданное начало, Музыку нежданную стихов, Проплывающих над нами без причала. На стихи похожих облаков, — Я не знаю, — за цветочки ль эти, Беленький горошек у межи, Только стоит жить на этом свете, Долго еще стоит жить. 1959 В привязанности к миру, в любви к его простым вещам у Туроверова есть нечто «детское», наивное. Он и рай представляет как царство детей и впадающих в детство стариков – вечный безмятежный праздник, картина в ярких красках: Дети сладко спят, и старики Так же спят, впадающие в детство. Где-то, у счастливейшей реки, Никогда не прекратится малолетство. Только там, у райских берегов, Где с концом сливается начало, Музыка неслыханных стихов, Лодки голубые у причала; Плавают воздушные шары, Отражая розоватый воздух, И всегда к услугам детворы Даже днем не меркнущие звезды. И являются со всех сторон, Человеку доверяющие звери И сбывается чудесный сон, — Тот, которому никто не верит. Только там добры и хороши Все, как есть, поступки и деянья, Потому что взрослых и больших Ангел выгнал вон без состраданья. 1951 Этот «немного сусальный» в своей детскости образ – защитная мечта от трагизма существования. Поэтический мир Туроверова отнюдь не безмятежен. Но этим он и прекрасен. Пушкин как-то обмолвился: «На свете счастья нет, но есть покой и воля» («Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…»). Туроверов, видевший крушение родного мира, прошедший через изгнание, не верит в «покой». Ему он противопоставляет именно «волю» - «свободу». За которую нужно платить «болью». В этой мысли поэт перекликается с экзистенциализмом, одним из главных философских течений своего века: Никто нас не вспомнит, о нас не потужит; Неспешной водой протекают года. И было нам плохо и станет нам хуже, — Покоя не будет нигде, никогда. Да мы и не ищем спокойного года, Да нам и не нужен покой: Свобода еще с Ледяного похода Для нас неразлучна с бедой. 1948 Но итоговое, окончательное в своей смысловой глубине понимание бытия, страданий, трагедии у Туроверова – христианское. И дар любви к жизни, и смысл существования, и дар и призвание поэта искупаются страданием. Эти реальные, нелитературные мучения позволяют автору вновь обратиться к давней теме поэта-пророка, казалось бы, безнадежно обветшавшей и ставшей банальностью в постромантическую эпоху. Оправданным оказывается и невероятно дерзкий образ: Господь, наливающий чернила поэту.Туроверовский поэт направлен, подобно герою пушкинского «Пророка», в мир. Но его миссия – не «глаголом жечь сердца людей, а петь о любви к земному бытию и о «Божьей власти» над стихотворцем: ПИЛИГРИМ Мне сам Господь налил чернила И приказал стихи писать. Я славил все, что сердцу мило, Я не боялся умирать, Любить и верить не боялся, И все настойчивей влюблялся В свое земное бытие. О, счастье верное мое! Равно мне дорог пир и тризна, — Весь Божий мир — моя отчизна! Но просветленная любовь К земле досталась мне не даром — Господь разрушил отчий кров, Испепелил мой край пожаром, Увел на смерть отца и мать, Не указав мне их могилы, Заставил все перестрадать, И вот, мои проверя силы, Сказал: «иди сквозь гарь и дым, Сквозь кровь, сквозь муки и страданья, Навек бездомный пилигрим В свои далекие скитанья, Иди, мой верный раб, и пой О Божьей власти над тобой». 1940 Так, в религиозном, в предельно высоком тематическом регистре, Николай Туроверов выражает оправдание собственного бытия и своего странничества.© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru www.portal-slovo.ru Война и мир казацкого поэта Николай Туроверов.Творчество казака Николая Туроверова. Здесь небольшое эссе-биография с его стихами и старыми фотографиями казаков и их семей.Война и мир казацкого поэта Николай Туроверов. «...В казачьих стихах Туроверова чувствуется укоре¬нённость в родной почве. У поэта дерзкая память и умение виденное чётко и образно передать...».
Открыла я для себя поэта Николая Туроверова , когда начала знакомиться с историей Донского казачества. Его имя упоминалось в нескольких текстах в ряду известных казаков. Казацкий поэт - романтично звучало для меня. Найдя в интеренете его стихи, я как с огромный высоты упала в бурю, в пронзительный вой, крик, стон оторванного от родины сердца. Это же Есенин, Есенин донского казачества. Если бы я могла охарактеризовать что я чувствую от его стихов, то в прозе это бы выглядело так:
Помните фильм – «Служили два товарища». Там герой Владимира Высоцкого белогвардеец Брусенцов стреляет с борта корабля в плывущего за ним коня, а затем стреляется сам, легла песня на стихи Николая Туроверова: Уходили мы из Крыма А он плыл, изнемогая, Сколько раз одной могилы Мой денщик стрелял не мимо -
Творчество и биография Николая Туроверова не особо известны, или правильнее сказать – незаслуженно забыты или мало упоминаются. На сегодня невозможно купить ни одной книги с его стихами. Единственная книга «1920 год, прощай, Россия!», была выпущена минимальным тиражом и не имеется сейчас в продаже. Его стихи вы можете прочитать только в интернете. Я попыталась составить небольшое эссе по его биографии, а дальше его стихи. Возможно, чем больше из нас узнают этого поэта, чем быстрее увидим мы его книжку… Николай родился в станице Старочеркасской на Дону в 1899 году, в семье потомственных старочеркасских казаков. В три года он был посажен на коня, в пять уже свободно ездил верхом, как это было принято у казаков. Но в его семье любили книгу и музыку, а отец его был страстным охотником. Гражданское образования Николай получил в Каменском реальном училище. Однако до университета дело не дошло, так как в 1914 году грянула Первая мировая война. Туроверову в ту пору было всего 15 лет, но на фронт ему страстно хотелось, как и многим его сверстникам, грезившим военной романтикой, которой они и не нюхали. После развала фронта вернулся на Дон, где встал на сторону Белого Движения. Прошел всю гражданскую войну - сражался в донских степях, ходил в Кубанские походы с Добровольческой Армией, участник Ледяного похода, потом Крым, гнилые воды Сиваша. За три года войны он заработал четыре ранения и орден Св. Владимира 4-й степени — боевую награду, которой фронтовики гордились.
В Крыму Белая армия пала под штыками большевиков. Сломив оборону отборных, но малочисленных офицерских сил, красные дивизии взяли Турецкий вал. Это был конец, о котором тоже сумел рассказать Туроверов, — скупыми и пронзительными строками короткой поэмы «Перекоп»: Нас было мало, слишком мало, А потом была врангелевская эвакуация. В первых числах ноября 1920 года среди 140 тысяч русских военных, в том числе 50 тысяч казаков, Туроверов навсегда покинул родину. Его, раненого, внесли на один из последних пароходов в Севастопольском порту. Следом по трапу поднялась жена — Юлия Грекова, красавица-казачка, медсестра крымского госпиталя. Корабль взял курс на греческий остров Лемнос
Помню горечь соленого ветра, В эту черно-голубую воду вслед за уплывающим пароходом бросались кони, не в силах расстаться с уплывающими в никуда казаками. И об этом душераздирающем расставании Туроверов тоже не смог не написать. Как раз этот момент и снят в фильме «Два товарища». В полдневный час у пристани, когда В следующем пункте своего эмигрантского маршрута — в Сербии — грузчик Туроверов обогатит свой послужной список профессиями лесоруба и мукомола. У них с Юлией рождается дочь Наталья, и молодому отцу некогда мучиться поиском смысла жизни. Между тем на горизонте начинает маячить голубая мечта всех русских изгнанников — Париж. Друзья помогают устроится Николаю грузчиком. В 1922 году семья переезжает во французскую столицу на постоянное место жительства. Но несмотря на сложную жизнь беглого казак, именно Туроверов взял на себя заботу о чудом сохранившемся при исходе из России архиве Атаманского полка. Он разыскивал новые материалы и документы, сам покупал их на аукционах и в конце концов открыл в собственной квартире музей полка. При музее атаманцев содержалась уникальная коллекция русской книги и старины, собранная генералом Дмитрием Ознобишиным и насчитывавшая свыше десяти тысяч томов и гравюр. В 1937 году выходит второй его сборник "Стихи". Поэт Туроверов стал составителем сборников «Казачьи песни» и «Наполеон и казаки». Последний считается библиографической редкостью. Николай инициировал создание парижского «Кружка казаков-литераторов», а после войны — «Казачьего союза», который помогал донцам устроиться на чужбине: обзавестись новыми документами, поступить на работу, переехать в другую страну. Почти 20 лет был редактором журнала «Родимый край». Во Вторую Мировую он сражается в рядах Иностранного Легиона, коему и посвящен его стихотворный цикл "Легион". Несмотря на тяжесть военных лет в 1942 году Туроверову удается издать новый сборник стихов, следующие выйдут в 1945 и 1955 годах. После войны он так же продолжает активно участвовать в жизни казачьего землячества, в течении 11 лет председательствует в парижском Казачьем союзе, организует выставки "1812 год", "Казаки", "Суворов". Создает "Кружок казаков-литераторов", музей лейб-гвардии Атаманского полка. В 1960 опубликует в журнале "Новое слово" свою повесть "Конец Суворова". Но все равно известен он как поэт. Его творчество сравнивают с творчеством Гумилева и Бунина, сложно судить сколь верны эти оценки. Но он был и остается великим донским поэтом.
..Мой милый край, в угаре брани Что касается настоящих родителей поэта, то они бесследно сгинули после его отъезда — то ли в лагере, то ли в ссылке. Следов их он так и не смог найти, хотя долго искал.
Я знаю, не будет иначе. Осенью 1972 года его не стало. Похоронен на знаменитом русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Активно подключилось руководство Всевеликого Войска Донского. В Старочеркасске сначала появилась памятная плита, затем прошел посвященный Туроверову фестиваль «Я вернулся на Дон». «Не с сложенными на груди, а с распростертыми руками, готовыми обнять весь мир, похороните вы меня. И не в гробу, не в тесной домовине, не в яме, вырытой среди чужих могил, а где-нибудь в степи поближе к Дону, к моей станице, к старому Черкасску, на уцелевшей целине, меня в походной форме положите родного Атаманского полка. Кушак на мне потуже затяните, чтоб грудь поднялась, будто бы для вздоха о том, что все на свете хорошо…»
Ниже стихи, которые мне очень понравились в его творчестве, а так же ссылки на страницы, откуда я брала информацию, а так же Видео с прекрасной песней о горькой казацкой доле в начале 20 века. Видео: 1914 В эту ночь мы ушли от погони, АЗОВ Эту землю снова и снова СТИХИ К ДОЧЕРИ Над ковыльной степью веет 1944 А. Туроверову 2 «Казачьи Думы», Родному Атаманскому полку. Н.Н. Туроверов 1925 Как когда-то над сгубленной Сечью Но в разлуке с тобой не прощаюсь, КАЗАЧКА (Марии Волковой) Нас всё пытаются с тобою разлучить, «Казачий Союз», star-foxy.livejournal.com Туроверов, Николай Николаевич — ВикипедияВ Википедии есть статьи о других людях с фамилией Туроверов.Никола́й Никола́евич Турове́ров (18 [30] марта 1899, Старочеркасская, Российская империя — 23 сентября 1972, Париж, Франция) — русский поэт. Донской казак, офицер русской и белой армий, участник Первой мировой, Гражданской, Второй мировой войн. Уроженец станицы Старочеркасской (ныне в Аксайском районе, Ростовская область), из дворян Войска Донского. В 1917 году окончил Каменское реальное училище (в здании сейчас размещается Каменский педагогический колледж). После ускоренного курса Новочеркасского казачьего училища был выпущен в лейб-гвардии Атаманский полк, в составе которого успел принять участие в Первой мировой войне. Согласно другим источникам[1] окончить училище не успел и был произведен в хорунжие за боевые отличия в отряде Чернецова. После развала фронта вернулся на Дон, вступил в партизанский отряд есаула Чернецова и сражался с большевиками вплоть до эвакуации Русской армии Врангеля из Крыма. Участник Степного похода.[2]
В Донской армии в составе возрождённого Атаманского полка (с ноября 1919 — начальник пулемётной команды). Четыре ранения, подъесаул.[3]
После лагеря на острове Лемнос работал лесорубом в Сербии, грузчиком во Франции. Позже служил в банке в Париже. Первая книга стихов Туроверова «Путь» выходит в 1928 году. Сборники «Стихи» — в 1937, 1939, 1942, 1965 годах. В 1939 году Николай Туроверов поступает в 1-й иностранный кавалерийский полк (1er Régiment Étranger de Cavalerie) Иностранного Легиона, служит в Северной Африке (1939 — начало 1940)[4], участвует в подавлении восстания друзских племён (Ближний Восток) — об этом цикл его стихотворений «Легион». Подъесаул Н. Н. Туроверов в форме Атаманского полкаВ 1940 году 1-й кавалерийский полк был переброшен во Францию и, в преддверие начала активной фазы войны с Германией, придан 97-й дивизионной разведывательной группе (GDR 97). C 18 мая полк участвует в оборонительных боях против немецких войск на Сомме, за что отмечен в приказе, и продолжает вести боевые действия до капитуляции Франции.[5] В годы оккупации Николай Туроверов сотрудничал с газетой «Парижский вестник», писал стихи, после войны работал в банке. Туроверов развернул активную деятельность, направленную на сохранение в эмиграции русской культуры. Создал Музей лейб-гвардии Атаманского полка, был главным хранителем библиотеки генерала Ознобишина, издавал «Казачий альманах» и журнал «Родимый край», собирал русские военные реликвии, устраивал выставки на военно-исторические темы: «1812 год», «Казаки», «Суворов», «Лермонтов». По просьбе французского исторического общества «Академия Наполеона» редактировал ежемесячный сборник, посвящённый Наполеону и казакам. Туроверов создал «Кружок казаков-литераторов» и участвовал в его работе. В течение одиннадцати лет возглавлял парижский «Казачий Союз». Печатался в журнале «Перезвоны», в «Новом журнале», в газете «Россия и славянство». Похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа рядом с могилами однополчан Атаманского полка. В СССР его стихи тайно переписывались от руки, среди казаков о Туроверове ходили легенды. Это единственный казачий поэт, с такой силой и пронзительностью выразивший боль изгнания и тоску о разрушенной казачьей жизни.[6]
ru.wikipedia.org Николай Туроверов : Стихи 1928-1940 гг.Николай Туроверов : Стихи 1928-1940 гг.
ПЕРЕКОП Нас было мало, слишком мало. Забыть ли, как на снегу сбитом О милом крае, о родимом *** В эту ночь мы ушли от погони, И запомнил, и помню доныне Стерегло нас последнее горе Всё иссякнет - и нежность, и злоба,
КРЫМ Уходили мы из Крыма А он плыл, изнемогая, Сколько раз одной могилы Мой денщик стрелял не мимо,
ОТПЛЫТИЕ Уходит дымный контур Аю-Дага. Вчерашних дней кровавая отвага Помню горечь соленого ветра, Но ни криков, ни стонов, ни жалоб, Напряглась и такою осталась И, прощаясь с Россией навеки,
udcrg.org Казачий поэт Николай Туроверов | Я русскийНиколай Туроверов… Российский фонд культуры открыл это имя для современных русских читателей. Первая книга Николая Туроверова, составленная моим коллегой по Фонду культуры – Виктором Леонидовым, вышла в свет в России в 1999 году. Она называется: «Двадцатый год. Прощай, Россия!» Сейчас – это библиографическая редкость. Тогда, обращаясь к читателям, я написал следующее: «С волнением и радостью представляю вам книгу стихов и прозы одного из самых значительных русских поэтов XX века Николая Николаевича Туроверова. Его имя долгие годы находилось под запретом. Человек, чьи стихи тысячи людей переписывали от руки, поэт, сумевший выразить трагедию миллионов русских участников Белого движения и всю тяжесть вынужденного изгнания, был почти неизвестен на своей Родине, которую так любил. Воспевший красоту Донских земель, казачью историю и традиции, он 53 года из 73 лет прожил во Франции и никогда не увидел родных станиц… Кроме стихов, которыми поэт согрел столько душ, он очень много сделал для спасения реликвий русской военной истории. Именно с его участием было вывезено в Европу собрание Лейб-гвардии Атаманского его Императорского Высочества наследника Цесаревича Полка, именно он стал организатором многочисленных русских исторических и военных обществ». Такие люди, как Туроверов, не давали забыть на чужой земле русским людям, их детям и внукам – кто они и откуда родом. Его творчество очень нужно нам и сейчас, сегодня, в непростые для России времена. Потому что Туроверов явил пример конкретных дел в самые трудные моменты истории. Воин, поэт, исследователь, собиратель исторических раритетов – всё слилось в нём, ставшем одной из самых ярких фигур в нашей культуре. Выход этой книги очень важен для Российского фонда культуры. Более десяти лет мы занимаемся возвращением наследия русского зарубежья, потому что русская культура едина и стихи, написанные по-русски, остаются русскими, где бы они ни были написаны. И то, что у российских читателей теперь есть возможность взять в руки книгу этого замечательного поэта, – наше большое достижение. И наш подарок всем, кому дорога русская литература и история…»
Николай Туроверов – 1899 года рождения. И стихи его, создававшиеся и публиковавшиеся во Франции в 1920–1930‑е годы, отражают взгляд «издалека» на трагическое русское революционное время. Это отличает его от Ивана Бунина, который писал «Окаянные дни» прямо – здесь и сейчас: вот я пришёл домой и видел то-то и то-то… У Туроверова же – существует дистанция, некоторое временноґе отстранение. Но это – поэт! У него нет ни одного пустого или лишнего слова. Это поэт, который сумел дух гражданской войны передать с такой силой и ясностью, что для нас, когда мы снимали «Солнечный удар», это стало неким камертоном. Русским камертоном – по которому мы все себя настраивали.  Казачий поэт Николай Туроверов Давайте прочтём несколько стихотворений Николая Туроверова: * * *
1920 СнегМоему брату
1924 Прабабка
1929 Внешне история жизни Николая Туроверова довольно проста. Он уходил из Крыма. Он прошёл «Ледяной поход» с генералом Алексеевым. «Ледяной поход» через донские степи в Крым. Этим трагическим страницам казачества посвящены многие его пронзительные стихи… Тема «Ледяного похода» лично для меня ещё ждёт своего художественного воплощения… Частично я уже её коснулся. На РТР было снято 14 серий документального сериала «Русские без России» – об исходе Белого движения. Там есть сцены невероятные. Кони, которые выносили из боёв казаков, тычутся мордами в ворота их усадеб. И последнее, что делали казаки, когда уходили, – вспарывали соломенные матрасы, чтобы хоть чем-то накормить лошадей… Казачество… История казачества, отношение к казачеству – это большой отдельный интересный разговор. К слову, есть замечательная книга – «История Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества Полка». В ней много иллюстраций. Одна из них – иностранная карикатура. На ней мчится французский кирасир; причём он с пистолетом, он вооружён, он на прекрасном коне, а навстречу ему – заросший бородой казак с пикой, на каком-то бешеном неуправляемом коне. За спиной у него лук. Что-то дикое, злое и непотребное… Вообще это очень показательное отношение европейцев как к русскому казачеству, так и к русскому воинству до того момента, пока это войско и это казачество не доказывало им совершенно обратное. И не с помощью книжной карикатуры, а на деле – в бою. Был ещё один замечательный случай, когда казаки переправлялись через реку во время Отечественной войны 1812 года. Во время переправы они сняли с себя мундиры, потому что неудобно в мундирах переправляться (в мокром – много не навоюешь). И когда они переправлялись через реку, сняв с себя мундиры, то совершенно неожиданно попали навстречу подошедшему к берегу авангарду французских войск. И тогда эти казаки, мгновенно, как были, в чём мать родила, вскочили в сёдла, успев только – кто шашку выхватить, а кто просто палку схватить. И эти голые казаки (армадой!) опрокинули и погнали отлично вооружённых и экипированных, готовых к бою французов. Они гнали их – потому что приняли решение лихо и сразу. Нет вопроса – на коня и вперёд! И в этом было всё казачество. Или, скажем, знаменитая история, когда три императора – русский, прусский и австрийский – вместе наблюдали за ходом боя. И французская конница чуть не захватила их в плен, не захватила – потому что донские казаки (численностью в три раза меньшей, чем французы) отчаянным броском отбили своих императоров. Если бы этого не случилось, то вообще вся история могла бы повернуться по-другому, и бог знает, чем бы это всё закончилось. Поэтому 17 октября (день битвы под Лейпцигом) стало полковым праздником лейб-казаков. Но вот пришёл век двадцатый. И наступившие после революций 1917 года бессудные расстрелы, грабежи, насилие и бесправие окунули казачество в пучину Гражданской войны. Казаки какое-то время надеялись остаться вне этой свары, предполагая, что – «будь здоров царь в Москве… а мы, казаки, здесь на Дону как-нибудь перекантуемся». Но не вышло. Потому что казачество само по себе уж слишком самобытная сила. Сила нутряная, коренная для России. И когда такой передел навалился на страну, казачество просто не смогло остаться в стороне. Всё это привело к ужасающим кровопролитиям. При выселении терских станиц – с такими знакомыми названиями, как Калиновская, Ермоловская, Михайловская, Романовская – они сразу же переименовывались в сёла. Революционные горцы истребили более тридцати пяти тысяч мирных жителей – стариков, женщин, детей. И произошло страшное – казаки стали на своей земле этническим меньшинством. Думаю, что никому не надо объяснять, к чему всё это в итоге привело… До революции казачье войско насчитывало около шести миллионов человек. Только на Дону проживало около трёх с половиной миллионов. Первая мировая война и, в особенности, Гражданская кардинальным образом сократили количество казаков. До 60 % было сокращено казачество на Дону и до 75 % в других казачьих регионах. В местах традиционного проживания уральского казачества казаков осталось в некоторых местах до 10 %. Но это ещё была не вся беда. Это было начало. С 1920‑х годов на страну навалилась коллективизация. Начались расстрелы, изгнание, репрессии, и казачество действительно оказалось на пороге полного уничтожения. Это был геноцид… При этом гонители казачества – большевики – отличались удивительной способностью, я бы сказал талантом, фальсификации. Есть одна статья, в которой о казачестве говорится буквально следующее: «У него нет заслуг перед русским народом и государством»! Это у тех, кто ещё в долетописные времена охранял границы Руси? Это у тех, чьи предки присоединяли к России сибирские земли? Это у тех, кто во главе с атаманом Трубецким приняли прямое участие в избрании царя Михаила Фёдоровича Романова? Или ещё одна характеристика: «Не отличались способностями к полезным боевым действиям»?! Великий Наполеон предпочитал казачье седло. Император Наполеон, изумлённый этой фантастической атакой, лавой казачьей, которая сметала всё на своём пути, приказывал своим маршалам изучать эту атаку. Но, как говорится, что русскому хорошо, то немцу смерть (хотя и о французах речь). Это ведь воспитывалось с молоком матери. Для этого нужно было родиться в степи и дышать степным воздухом, ковылём, ветром, жить вместе с табунами для того, чтобы познать, что такое упоение в бою, в атаке лавой. Научиться этому за партой было невозможно… Я думаю, что здесь особая культура. Казачья культура, в которой не только казачьи песни, казачий круг, пляски, сабля, нагайка… Нет, в ней есть настоящее, корневое, живое. Это образ жизни народа, а не просто внешняя форма выражения.  Николай Николаевич Туроверов Но вернёмся к Туроверову. Он служил во врангелевских войсках. Когда Врангель отступил в Сербию, то Туроверов начал работать там мукомолом и грузчиком. Потом перебрался в Париж. Учился в Сорбонне, по вечерам разгружал вагоны… А в 1939 году ушёл с Иностранным легионом в Африку. Вдумайтесь, ведь это потрясающе! Первая мировая война, Гражданская война – кровавая и кровная! А тут – наёмная война в Иностранном легионе. Но для Туроверова война – это бой, драйв, адреналин. Он был так воспитан с младых ногтей. Казачья кровь! И боевой дух, который впитал он с молоком матери, превратился для него в профессию, в ремесло. Но «настоящей работой», жизненно важным и родным для него стало совсем иное… * * *
1930 Какая здесь сразу чувствуется печаль, печаль утраты! Вообще вся эмигрантская литература наполнена ощущением потерянной Родины. Ощущением немыслимым без трагического изгнания, без сирой чужбины. Наверное, Туроверов смог бы написать стихи про спящего отца, вспоминая его, сидя у себя в Старочеркасске, в своём родовом доме… Но в эмиграции – это был не просто ушедший отец, нет, это была утрата отцовства. Всего того, что делало и делает казака тем, кем он есть и был. Потеря Родины… Таким образом заканчивается стихотворный цикл- воспоминание Туроверова о детской жизни, и начинаются стихи, связанные с Гражданской войной. * * *
1931 1918 год. Туроверову девятнадцать лет. По нашим сегодняшним понятиям он ещё мальчишка. Но сколько боли уже прошло через его сердце! * * *
1920 * * *
1940 Исход… Это было страшно, больно и унизительно. Вот так вот – на переполненных кораблях вместе с гражданскими, штатскими, чиновниками – плечом к плечу, спина к спине, лицом к лицу… На кренящихся на бок посудинах уходить куда глаза глядят, забрав с собой: «две рубашки и носовой платок». Такой исход – для офицера, для казака – насколько это мучительно, унизительно, страшно… Именно это ощущение возникает, когда читаешь потрясающие стихи Туроверова. * * *
1926 «Тишина переполненных палуб»… Сравните это с лёгкими, бегущими волнами за белым пароходом на Волге в мирное время: солнечный день, дети, матроски, лёгкие платья, кружевные зонтики, блаженная праздность; лицо, подставленное солнцу… А здесь – гнетущая тишина, люди, стоящие не шевелясь на накренившихся кораблях и пароходах… Тишина – как натянутый лук. Какой гениальный и страшный образ!.. Снимая «Солнечный удар», мы пытались эту страшную тишину, этот натянутый лук, эту растерянность передать в кадре, когда белые офицеры, казаки ждут, застыли перед гнетущей неизвестностью, пытаются сохранить собственное достоинство. Хотя достоинство уже потеряно – ведь они срезали свои погоны… Унизительное и страшное ощущение: может быть, будут помилованы теми, с кем они недавно дрались и кого они презирали… Вспомните туроверовское же – «Блеск тусклых погон на детских плечах». Другая тональность, другое восприятие… «Не выдаст моя кобылица». Этот горячий, заинтересованный и полный азарта, очень заинтересованный голос. Ты отстаиваешь свои идеалы, свою Родину, так как ты её понимаешь, и дерёшься со своими братьями, с теми, кто понимает всё по-другому. Это самое страшное, что может быть вообще. Страшное и неизбывное, чему нет конца и срока давности, что не зарастает и не затягивается, и болит десятилетиями… Эта пропасть если не навсегда, то на очень долгие годы. Самая кровопролитная и жестокая война – это война Гражданская. А теперь давайте прислушаемся к совершенно иной интонации Николая Туроверова. * * *Князю Н. Н. Оболенскому.
1940–1945 Это уже из цикла «Легион». Какая усталость здесь слышится. Усталость профессионального воина, «солдата удачи», того, кто сражается за… деньги. Или за зарплату. Безразлично. Он сам пишет прямо об этом: «Нам всё равно, в какой стране//Сметать народное восстанье…» Отстранение и отстранённость. Как это не похоже на те стихи, что мы читали выше, где всё дышит личностным отношением. * * *
1940–1945 А вот ещё стихотворение Николая Туроверо- ва из цикла «Легион» – много говорящее, чувственное, полное эротичности, хотя об эротике – нет ни слова. * * *
1940–1945 Всё здесь есть. Всё! И ничего – впрямую! Мы понимаем, как и где можно увидеть «синеву татуировки на тёмно-бронзовых ногах». И это – «Дала ему каких-то зёрен//(Я видел только блеск колец)». Такой мужской, хищный и в то же время пресытившийся взгляд. Понимание того, что всё это – твоё. Тебе не нужно добиваться, не нужно завоёвывать. Это – твоё. Абсолютно всё в поэзии Туроверова связано с состоянием души. И ещё. О драматургии Николая Туроверова. Я не имею в виду пьесы. Он пьес не писал. Я говорю о внутренней драматургии его стихотворения. Посмотрите, как одной фразой он поднимает невероятно эмоциональный и чувственный вопрос, который тут же запечатлевает время, выражает трагедию момента. А ведь начиналось всё как обычно, как «простое» лирическое стихотворение: * * *
1930
Из тихого лирического начала вырастает эпическая трагедия. «Меня не узнавшая мать»… Господи, неужели всё, что со мной произошло, так изменило меня, что меня не узнаёт родная мать. Вся трагедия жизненного пути здесь, весь его итог… К чему пришёл Туроверов в 1944 году? Грохотала мировая война. Никто из друзей Туроверова, ни он сам – не пошли воевать с Красной армией. Произошло переосмысление того, что было двадцать лет назад. И поэт приходит к пониманию того, что кровь всех братьев, белых и красных, пролитая на Гражданской русская кровь, была пролита бессмысленно. Жертвы оказались напрасными. В стихотворении «Товарищ» это особенно остро чувствуется: * * *
1944 Какое прозрение! Поэт обращается к тому, кто его прогнал с род- ной земли. Он обращается к «врагу под кличкою товарищ». К тому – кого ненавидел он и кто ненавидел его…
Да, невозможно уцелеть целому, если оно разделено внутри себя. Именно об этом мы и снимали картину «Солнечный удар», премьера которой состоялась в 2014 году – в Сербии и в Крыму. В Крыму, куда не суждено было вернуться Николаю Туроверову и тысячам его однополчан, друзей, спутников при земной жизни… Но, в конечном счёте, и суждено – через преодолевающее время и пространство туроверовское слово: «Уходили мы из Крыма, среди дыма и огня»… Уходили навеки, навсегда, не чая вернуться на Родину, в Россию. Но пришло время – и сам Крым вернулся в Россию. Я думаю, что всем нам ещё предстоит понять – какое место занимает поэт Николай Туроверов в Русском мире и сколь значимо сегодняшнее возвращение Крыма в Россию.
Материал создан: 27.05.2016 комментарии к статье iamruss.ru Разделенная любовь Николая Туроверова | Православие и мир«Ты с каждым годом мне дороже, /Ты с каждым годом мне родней. /Ты никогда понять не сможешь /Любви безвыходной моей. /Ты обрекла меня на муку, /Но буду славить вновь и вновь /Я нашу страшную разлуку, /Неразделенную любовь»… Эти строки замечательный поэт русского зарубежья Николай Туроверов посвятил Родине. 18 (30) марта исполнилось 115 лет со дня его рождения.
Не случайно самое известное, пожалуй, стихотворение Туроверова посвящено коню: поэт родом из дворян Войска Донского. Мальчик-казак в три года должен был уметь ездить верхом по двору, в пять носился по степи. Воспоминания о привольной казачьей жизни, текущей по старинному дедовскому укладу,— постоянная тема лирики Туроверова.
Едва дождавшись 17‑летия, Николай Туроверов добровольцем ушел на войну. В сентябре 1917‑го его направили в Новочеркасское военное училище. Доучиться не дал октябрьский переворот и вспыхнувшая вслед за ним Гражданская война. Поначалу казаки не хотели воевать с большевиками: агитаторы уверили их, что красные только против «буржуев». В страшном сне донцам не мог присниться учиненный несколько лет спустя геноцид — «расказачивание». Тщетно есаул (впоследствии полковник) Чернецов, раньше других понявший, что к чему, призывал казаков вступать в его партизанский отряд. Откликнулась только молодежь — гимназисты, кадеты, юнкера. Среди них был юнкер Туроверов. На мой взгляд, для понимания внутреннего мира этого поэта, а следовательно, и творчества, многое дает эпизод из его мемуарного очерка «Конец Чернецова». Туроверов и другие партизаны попали в плен к казакам, сочувствовавшим красным. Поражает жестокость, с которой толпа избивала мальчишек, своих же казачат: «У меня шла кровь из ушей, носа, рта»,— вспоминал Туроверов. Потом ему удалось бежать. Одного из этих казаков Туроверов спустя несколько месяцев встретил уже у белых. «Он также сразу узнал меня и застенчиво улыбнулся: “Вы дюже не серчайте, господин сотник, за это… (он поискал слово) происшествие. Ошибка получилась. Кто ж его знал? Теперьто оно всё ясно, всё определилось”. Я прервал его, спросив, не знает ли он что о полковнике Чернецове. Он знал, мы отошли в сторону, закурили, и казак рассказал». Ни слова — о мести или ненависти. Только поэт-христианин мог написать такие, например, строки:
Туроверов прошел с Добровольческой армией весь ее крестный путь, начиная с Ледяного похода, в который отправился вместе с 16‑летним братом. Из поэмы «Сон»:
С родителями он простился навсегда — впоследствии они были убиты или попали в лагеря, найти их следы не удалось, хотя Туроверов, уже из-за границы, пытался это сделать. «Добровольческая голгофа», воспоминания о юности, опаленной войной, — одна из главных тем его творчества. Воевал Туроверов храбро, был награжден несколькими орденами, четырежды ранен. «Жизнь казалась прекрасной — мне было восемнадцать лет», — вспоминал он начало своей службы в Добровольческой армии. Но в том же очерке «Конец Чернецова» он назовет Гражданскую войну величайшей трехлетней трагедией. Мне не встречалось мемуарных свидетельств о вере или безверии Туроверова, но если судить по стихам, он был человеком глубоко верующим, и именно вера помогала пережить кошмар жесточайшей бойни:
Вместе с тем, как и любой большой поэт, Туроверов остро ощущал трагизм бытия. Происходившие события, надо сказать, этому особенно способствовали. Ежедневно видеть смерть друзей, сознавать, что прежняя мирная жизнь никогда не вернется, что Родина гибнет — каких душевных сил на это хватит? Атеисту было бы от чего впасть в отчаяние. Но для верующего трагедия привременной жизни не отменяет конечного торжества Божией правды. Остается надежда на справедливость хотя бы за пределами земной истории, и эта надежда звучит даже в самых горьких стихах поэта:
Писать стихи Николай Туроверов начал еще в школьные годы. Публиковался ли он до эмиграции? По всей видимости, нет. Да и до публикаций ли стихов было мальчику, в 17 лет ставшему воином? Слишком в страшное время довелось жить его поколению, слишком жестокая судьба была ему уготована. Об этом — стихотворение уже эмигрантского периода, с эпиграфом из стихотворения Пушкина «Фонтану Бахчисарайского дворца»: «Фонтан любви, фонтан живой,/Принес я в дар тебе две розы». Туроверову было суждено увидеть другой Бахчисарай:
После падения белого Крыма подъесаул Туроверов оказался на греческом острове Лемнос, куда союзники-французы направили казачьи части. Жизнь в палаточном лагере на продуваемом всеми ветрами острове, голод и холод, зимовка на голой земле — через всё это пришлось пройти. Туроверову довелось поработать в Сербии лесорубом и грузчиком, позже, в Париже, таксистом и банковским служащим. Крутя баранку такси, он параллельно с этим учился в Сорбонне. Некоторое время служил в Иностранном легионе, в составе которого после начала Второй мировой войны воевал с гитлеровцами, затем вернулся в Париж. Здесь в 1920–1960‑е годы вышли пять книг его стихов. «Лучшие тебе я отдал годы,/Всё тебе доверил, не тая,/Франция, страна моей свободы,/Мачеха веселая моя!» — так назвал поэт страну, в которой прожил 50 лет. Заменить Родину «веселая мачеха» всё же не могла — тоска по России звучит в стихах Туроверова любого периода:
Скончался Николай Николаевич Туроверов 23 сентября 1972 года. Сказать, что его творчество было популярно среди русских эмигрантов, — ничего не сказать. Его стихи тысячекратно переписывали от руки, современники называли его казачьим Есениным. Но на Родине его имя было под запретом. В 1990‑е годы в Москве вышли два сборника, затем в 2000‑е Ростове-на-Дону еще несколько. На прилавках не залежался ни один. В многосерийном документальном телефильме Н. Михалкова «Русский выбор» 6‑й фильм 1‑й части почти полностью посвящен Туроверову. Когда-то поэт назвал свою любовь к Родине неразделенной. По счастью, в этом он ошибся. www.pravmir.ru Вечер памяти Николая Туроверова ~ Стихи и проза (Публицистика) ---------- Клуб "Чернильная роза". Н.Н. Туроверов и "Голос эпохи" 7 мая 2014 года в Особняке В.Д. Носова состоится заседание Клуба "Чернильная роза", посвящённое памяти замечательного поэта Белого Движения, человека удивительной судьбы Николая Николаевича Туроверова. Будет показан фильм Елены Семёновой, прочитаны его стихи... Николай Николаевич Туроверов (1899-1972) Уроженец станицы Старочеркасской
области Войска Донского, в 17 лет он
закончил Каменское реальное училище
(где ныне размещается Каменский
педагогический колледж), когда разразилась
Первая мировая война.
Его имя на долгие десятилетия было вычеркнуто из русской литературы. Его стихи в СССР тайно переписывали от руки, во многих казачьих станицах и хуторах ходили легенды, что где-то тут он то ли жил, то ли останавливался вместе с казачьими отрядами во время Гражданской войны. Участник отряда Чернецова, одного из первых казачьих командиров, поднявших на Дону организованное сопротивление большевистской власти, пулеметчик артиллерийской команды Донского корпуса, поэт, сумевший с поразительной силой выразить тоску изгнания и трагедию казачества, почти уничтоженного после 1917 года, он вернулся на Родину через двадцать лет после смерти в 1972 году в Париже. Вернулся своими стихами. Николай Николаевич Туроверов покинул Россию на одном из последних пароходов во время великого исхода 1920 года. Потом его строки, посвященные тем трагическим ноябрьским дням, долго цитировали, зачастую даже не зная автора: Уходили мы из Крыма
Большую часть своей жизни Туроверов
прожил в столице Франции, но в стихах
поразительно точно, без единого лишнего
слова, возвращался к родным краям,
увидеть которые ему было не суждено.
И слез невольно сердце просит,
И я рыдать во сне готов,
Когда вновь слышу в спелом просе
Вечерний крик перепелов.
«Голгофа» Белого дела, осмысление новой
роли, которую русским изгнанникам
суждено было сыграть в страшном двадцатом
веке, воспоминания о пережитых днях,
разломавших и его собственную жизнь,
и судьбы современников, — вот основные
мотивы поэзии Туроверова. Он мог выразить
то, что терзало тысячи его соотечественников,
мысли и чувства бывших подданных
Российской империи, ставших эмигрантами.
Смыслом их жизни становились воспоминания.
Что теперь мы можем и что смеем,
Полюбив спокойную страну,
Незаметно, медленно стареем
В европейском ласковом плену.
Популярность Туроверова была необычайна,
особенно в военных и казачьих кругах
русского зарубежья. В эмиграции он был
тем, кем были для своих современников
Есенин или Высоцкий. Настоящим народным
поэтом. «Глубина чувства и мысли,
штриховая образность, реальность,
скупая сжатость слов и звучность его
стихов как бы кровно вырываются из
сердца, любящего и знающего казачий
быт... Николай Николаевич начал читать
свои стихи... Окончено. Минутная
тишина, тишина забытья и дружный взрыв
аплодисментов. А потом совершенно
незнакомые люди, видевшие впервые
Туроверова, шли к нему, жали руку, со
слезами на глазах целовали его.
Крепкая любовь казака к своему родному
краю, так легко совмещавшаяся со
служением России, не всегда и не всем,
неказакам, понятная, казалось, была
понята всеми, заразила своей силой,
объединила всех». Так писал о
выступлении Туроверова его друг,
еще один известный поэт русского Парижа
Владимир Смоленский.
* * * Мы шли в сухой и пыльной мгле
1920 * * * Уходили мы из Крыма
1940 * * * Мороз крепчал. Стоял такой мороз
* * * Как когда-то над сгубленной Сечью
* * * Жизнь не проста и не легка.
* * * Эти дни не могут повторяться, -
Товарищ Перегорит костер и перетлеет,
Никто нас не вспомнит Никто нас не вспомнит, о нас не потужит;
Помню горечь соленого ветра Помню горечь соленого ветра, Из поэмы ′Новочеркасск′ Колокола печально пели. Однолеток Подумать только: это мы
Отцу Николаю Иванову Не георгиевский, а нательный крест,
Материал взят по ссылке: http://kazachiy-krug.ru/stati/kazachja-poezija/st...
www.chitalnya.ru Николай Туроверов - поэт ДонаНиколай Туроверов - «казачий Есенин», «донской Баян», принес в русскую поэзию мир казачьей степи, изобразил пасторальные картины казачьей жизни и горький эпос последнего казачьего исхода. Туроверову удалось увидеть мир станицы не отдельным замкнутым царством, но вписать его в историю России, со времен русского средневековья до семидесятых годов двадцатого века, до своей смерти. Собственное мнение об истории казачества он сформулировал так: «Было три Дона: Вольница Дикого Поля, Имперское Войско Донское и третий, короткий маленький, как зигзаг молнии, казачий сполох. Четвертого Дона нет... Без России и вне России у казачества не было, нет, и не может быть дорог! России без казаков было бы труднее идти своим историческим путем, и будет тяжелее возвращаться на свое историческое лоно» (1). Николай Николаевич пережил все возможные драмы воинских походов и беженских перипетий ХХ века. Писатель родился в семье потомственных старочеркасских казаков, где царило особенное почитание Николая Чудотворца. В семье уважали книгу и музыку. Как все казачьи дети мужского пола, Коля в три года был посажен на коня, в пять - уже свободно ездил верхом. Когда в эмиграции Туроверов будет вспоминать о доме и детстве, он вдохновенно вернется к «пасторальным» картинкам младенчества (2) Окончив семиклассное Каменское реальное училище, Туроверов подумывал об университете, но начавшаяся Первая Мировая война изменила его планы. В 1914 году он вступил добровольцем в Лейб-гвардии Атаманский полк и участвовал в боевых действиях. После Октября 1917, на Дону, в отряде есаула Чернецова, сражался с большевиками. Это был почти «детский крестовый поход», бойцы редко были старше двадцати лет. «Каледин взывал к казачеству, - напишет Туроверов много лет спустя в автобиографическом рассказе «Первая любовь», но казаки, вернувшись с фронта, были глухи к призыву своего атамана -- война им надоела, и мы -- юнкера, кадеты, гимназисты, разоружив пехотную бригаду в Хотунке под Новочеркасском, пошли брать восставший Ростов. Вот эту зиму, очень снежную и метельную, эти дни великолепного переполоха, когда все летело к черту, и не успевшим попасть на фронт - было разрешено стрелять и совершать подвиги у себя дома, это неповторимое время атамана Каледина я запомнил твердо и навсегда» (3). Потом был знаменитый - невыносимо тяжелый и невероятный по отчаянному мужеству - Ледяной поход маленькой армии генерала Л.Г. Корнилова, преследуемой красными. Туроверов был четырежды ранен. В ноябре 1919 г. его назначили начальником пулеметной команды Атаманского полка, за боевые заслуги он был награжден орденом Владимира 4-й степени. На одном из последних пароходов с врангелевскими войсками будущий писатель навсегда покинул Россию. Начались скитания: лагерь на острове Лемнос, Сербия и, наконец, Франция. На Лемносе, этой пересылочной тюрьме, предоставленной французами для врангелевцев, в голоде, холоде и отчаянии, была воздвигнута островная православная церковь - ее сколотили из ящиков и палаточной материи. Самодельный храм всегда был переполнен, а на службах пели казацкие хоры (2). Оказавшись в Париже, Туроверов, не ленясь, совмещал разгрузку вагонов с посещением лекций в Сорбонне. Потом, как и многие «бывшие» имперцы, устроился на работу шофером парижского такси. Об этом явлении очень ярко и психологично написал в свое время Г. Газданов в романе «Ночные дороги». Стихотворное творчество Туроверова было возможностью избежать личностного разлада, раздвоения, разочарования. Один за другим выходили сборники стихов - в 1928-м, 1937-м, 1939-м, 1942, 1965. Первый сборник назывался «Путь» - название, символически указывавшее на религиозную составляющую творчества Туроверова, на его искание промыслительных дорог и тем. По своим эстетическим устремлениям Николай Николаевич Туроверов был крайне далек от поэтической богемы русского Монпарнаса, «парижской ноты» с ее абстрактной метафизикой и упадническими настроениями (4). По словам критика Ю. Терапиано, поэт следовал «неоклассической линии» в развитии традиций пореволюционной поэзии (4).. В его стихах угадывалось влияние романтизма девятнадцатого века - творчества А.С.Пушкина, М.Ю. Лермонтова, А. К. Толстого, отчасти Е.А. Баратынского, пленившего Туроверова трагическими порывами дойти до сокровенной сущности мироздания. Поэтический словарь Туроверова местами был намеренно скуп и архаичен, включал романтические штампы, подсвеченные, правда, трагизмом ХХ столетия (4). Обращение к Пушкину было обязательно для Николая Николаевича, он развивал тему восприятия пушкинского творчества как поэт-свидетель, прошедший через крах Российской Империи. Так, стихотворение «Пилигрим» оказалось типологически родственно пушкинскому «Пророку»: Мне сам Господь налил чернила И приказал стихи писать. Я славил все, что сердцу мило, Я не боялся умирать, Любить и верить не боялся, И все настойчивей влюблялся В свое земное бытие. О, счастье верное мое! Равно мне дорог пир и тризна, - Весь Божий мир - моя отчизна! Но просветленная любовь К земле досталась мне не даром - Господь разрушил отчий кров, Испепелил мой край пожаром, Увел на смерть отца и мать, Не указав мне их могилы, Заставил все перестрадать, И вот, мои проверя силы, Сказал: «Иди сквозь гарь и дым, Сквозь кровь, сквозь муки и страданья, Навек бездомный пилигрим В свои далекие скитанья, Иди, мой верный раб, и пой О Божьей власти над тобой» (6) Призвание туроверовского пилигрима -- скорбное, аскетическое, монашеское. Пилигрим чувствует вышнюю власть над собой, через личную скорбь ему открывается Бог в своем промысле о каждом человеке. Из авторов современности кумиром Н. Туроверова был мужественный Николай Гумилев: Учился у Гумилева На все смотреть свысока, Не бояться честного Слова И не знать, что такое тоска» ( «Учился у Гумилева...».; 1946), (6) В духе акмеизма творчество Туроверова отличалось повышенной документальностью, материальностью, вещностью изображаемых событий, критики даже говорили о «кинематографичности» его текстов. При всей устремленности к высшим областям духа, лирический герой Н. Туроверова чрезвычайно любил и ценил земную жизнь, природную красоту людей -- гражданских и светских, мастерски передавал жизнь в красках, в цвете. Поэт всегда делал упор на композиционной стройности, простоте, ясности стиха (4), избегал томительной манерности модернизма. Оригинальным было и то, что в стихах Туроверова о гражданской войне не было «стандартного» мотива мести, проклятия большевикам, сравнения большевиков с сатанистами; лирика его была «без всякой ненависти, без всякой примеси пропаганды» (7). Свои земные, полные сюжетного драматизма стихи, Туроверов очень аккуратно «подсвечивал» христианской образностью. В этой деликатной скупости просматривалось его религиозное кредо -- не проповедовать, а проживать. Лирику Туроверова породили, говоря высоким слогом, испытания и страдания. Они вытеснили душу лирического героя в пограничье бытия, когда опыт веры и мучений избавляет человека от «домашнего» страха. Лирический герой Туроверова -- это вечный воин, который или участвует в войне, или о ней вспоминает. Поэтому в его творчестве нет или почти нет душевной расслабленности, дряблости, апатии. Вместе с тем отсутствует в творчестве поэта и особое тематическое и смысловое многообразие. «Лирика Туроверова целостна, в ней не прослеживается отчетливой или резкой эволюции - ни тематической, ни стилистической» (4).Основные темы поэзии Туроверова - это Родина, поход за белое знамя, прошлое и настоящее казачества, донские степи, а также призыв слушать Божественный Промысл. Присутствие Бога в лирических сюжетах автора проявляется иногда в самые последние минуты, перед смертью героя или во время подвига. Это не «домашний» Бог, к которому обращаются с бытовыми просьбами, а Бог-кузнец, закаляющий человека. Таково, например, пронзительное стихотворение «Было их с урядником тринадцать» (1947), в котором говорится о гибели казачьего разъезда в заснеженном замерзшем поле. Читатель, безусловно, надеется на счастливый финал, на то, что казачий отряд будет спасен и ему будет указана дорога домой, на большую землю. Но все оборачивается в иную сторону, разъезд замерзает от холода и «пробуждается» уже в раю. Урядника и двенадцать его казаков некоторые исследователи соотносят с Христом и апостолами (8): Ветер стих. Повеяло покоем. И, доверясь голубым снегам, Весь разъезд добрался конным строем, Без потери, к райским берегам. (6) (1947) Добраться без потери «до райских берегов» -- это значит честно выполнить свое задание на земле. Можно сказать, что лирический сюжет Туроверова естественно и постоянно направлен в сторону небесной вечности. Именно там заканчивается маршрут его персонажей, там находится единственно подлинное пространство жизни. Образ смерти органичен художественному миру поэта. «Жизнь прошла. И слава Богу!»- восклицает поэт в одноименном стихотворении. Смерть -- это естественные врата, за которыми открывается искомая идеальная страна. Парадоксально стихотворение «Дети сладко спят, и старики», где вечность изображена как детский праздник с разноцветными шарами, неслыханной музыкой, лодками у причала. Может быть, это единственное в своем роде «детское» стихотворение о вечности. Уникально решена в стихах и тема любви, где лирический герой допускает, что ожидаемое счастье может состояться только в «небесной таверне»: Отлетят земные скверны, Первородные грехи, И в подоблачной таверне Я прочту тебе стихи (6). Тема взаимопроникновения смерти, любви и веры ярко представлена в рассказе с тургеневским названием «Первая любовь». Это пронзительное повествование посвящено донской молодёжи «огненных лет». Никита Бабаков, «герой гражданской войны, любимец казаков, отличный друг и рубаха-парень», служащий теперь в Париже шофером у знаменитого адвоката, вспоминает одну удивительную в своей жизни зиму, очень снежную и метельную. Образ зимы постепенно становится символом мятежной России и горестной, но прекрасной молодости. Перед нами пронзительный рассказ о едва возникшей и почти тотчас угасшей -- со смертью героини - любви. Отряд белогвардейцев отправляется брать восставший Ростов, на вокзале юнкер Никита Бабаков знакомится с девушкой Кирой - она тоже хочет сражаться. Отец ее, генерал, убит, мать-вдова живет в старинном дворянском доме. Никита убеждает командира взять Киру в отряд, сам представляется ее кузеном. Вскоре он страстно влюбляется в «кавалерист-девицу», но получает страстный отпор. Кира жалуется подпоручику, что «юнкера клянутся в любви и лезут целоваться. И этот, и этот, и этот» (3). Подпоручик велит юнкерам вести себя честно, а «партизану» Кире не плакать. В повести обозначены все топосы и смыслы русского классического текста: старинный провинциальный дом, заснеженный сад, портреты на стенах, кутающаяся в шаль мать, даже легкое дыхание барышни. Но эти детали и черты дворянского быта перечисляются быстро, бегло, автор дает понять, что этот мир отошел навсегда, безвозвратно. Любовные истории времен гражданской войны изменили декорации, они складываются теперь в промороженных вагонах, на холодных станциях, в разведке, в бою. Влюбленный Никита Бабаков, не знающий, что с собой делать от переполняющего счастья, «на рассвете ходил вдоль эшелона, что-то бормоча себе под нос и размахивая руками, и, встретив «сожителя» по купе, юнкера-артиллериста, снял свои часы-браслет и уговорил принять их в подарок». Туроверов изображает первую любовь во времена скорби и гонений, дает новый модус отношений влюбленных - страсть Никиты и Киры преображена, смягчена христианским страданием за Родину. Важно заметить, что начало сердечного, любовного принятия человека у Туроверова начинается с крестного знамения - так Никиту благословляет вначале Кира, потом ее мать. И все же есть в рассказе черты, роднящие его с тургеневскими повестями: ведущей в любовном дуэте становится Кира, являя характер страстных тургеневских девушек. Она - не просто барышня-дворянка, она воительница, вроде Елены Стаховой из романа «Накануне». Перед нами в предельной резкости явленный женский тургеневский характер, с сохраненной легкой дворянской манерностью, милыми капризными интонациями. После знакомства Никиты с Кириной матерью, их домом, где Кира первый раз появляется перед женихом в женском изысканном платье, приходит весть о наступлении. Надо было отбивать станицу Лихую под Новочеркасском, потом был поход на станицу Глубокую, краткий плен у красногвардейцев, угроза расправы, освобождение, эвакуация в Новочеркасск и - гибель Киры от родовой болезни, феерической чахотки. Ожидание счастья и блаженства прерывается смертью. Символично, что и помолвочные кольца будущих супругов сделаны из нательного креста Никиты. Реализуется излюбленная мысль Туроверова - откладывать счастье нельзя, надо проживать миги счастья, когда оно неожиданно и скупо дается судьбой. Вызывает размышления и крайне неожиданный сюжетный поворот: герои перед иконой Николая Чудотворца благодарят Бога за чудо избавления от расстрела, надеются на будущую общую жизнь, но у Киры именно в это время начинается приступ смертельной болезни. Пути Бога - не наши пути, так можно символически расценить эту сюжетную деталь. Есть определенные переклички повести Туроверова и с «Холодной осенью» И.А Бунина. У Бунина «пожить и порадоваться» (что упомянуто в трагически-ироническом ключе) выпадает молодой героине, оставшейся после гибели жениха на Первой мировой войне. У Туроверова в живых остается молодой юнкер. Однако если в «Холодной осени» круг страданий в финале замыкается - героиня, «порадовавшись», готова отойти в иной мир, к мертвому жениху, то у Н. Туроверова жизнь оказывается шире любовной истории, яростней, значительней, масштабней. Бабакову предназначена интересная, полная переживаний судьба. Ему хватает сил и на жизнь и на память о Кире. В последние годы эмиграции Туроверов выбрал линию активного патриотизма. Он был против музеефицирования темы казачества, превращения ее в кафешантанный фольклоризм. Чудом сохранил Николай Николаевич архив Атаманского полка, продолжая традиции христианской казачьей литературы, собрал кружок казаков-литераторов, был редактором журнала «Родимый край», организовывал яркие выставки: «Казаки», «Суворов», «Пушкин и его эпоха», «1812 год». Во время Второй Мировой войны Туроверов сражался с немцами в Африке в составе 1-го кавалерийского полка французского Иностранного легиона, которому посвятил поэму "Легион". Безусловно, русское офицерство было украшением этого войска. В результате Туроверов, выражаясь метафорически, стал офицером Вселенной. В его стихах появились резкие, сухие, жесткие, всеимперские интонации, которые сравнивали со стилистикой Р. Киплинга и Н. Гумилева. Нам всё равно, в какой стране В послевоенном Париже Туроверов возвращается к своим привычным делам -- сочинительству, журналистике, общественной работе. Он печатается в тиражных эмигрантских изданиях: «Перезвонах», «Возрождении», «России и славянстве», «Современнике», в «Новом журнале», его стихи включены в послевоенные антологии «На Западе», «Муза диаспоры», «Содружество» (2). Мысли о Родине все чаще кажутся ему навязчивыми и невозможными, образ России превращается в прекрасный и болезненный миф, поэта преследует сравнение родной страны со старой матерью, которая не узнала своего сына в измученном страннике. Не отклик ли жития об Алексее- человеке Божием возникает в этих строках: Я знаю, не будет иначе. В последние годы жизни, когда Туроверов даже полюбил свою «веселую мачеху»-Францию, на него сваливаются многочисленные болезни. Сказалась трудная воинская судьба (2). После перенесенной ампутации ноги Туроверов умер во французском госпитале Ларибуазьер в 1972 году. Его похоронили на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа рядом с женой Юлией Александровной, поблизости от могил однополчан по Атаманскому полку - генерала Каргальского и есаула Кумшацкого. Русская зарубежная пресса откликнулась на смерть Н.Н. Туроверова серией статей, называя его "поэтом талантливейшим", "любимым и ...последним выразителем духа мятежной ветви русского народа - казачества"(9) .
1. Цит.по : Казачество: Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества. Ростов н/Д., 1992. С. 245. 2. Родина И. Война и мир Николая Туровероа. http://rostov-dom.info/2010/04/vojjna-i-mir-nikolaya-turoverova/. Дата обращения : 09. 03.2015. 3. Первая любовь: http://elan-kazak.ru/oldforum/t993-topic.html. Дата обращения:18.05.2015. 4. Запевалов В.Н. Н.Н. Туроверов // Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П - Я. С. 523-525. 5. Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа. Нью-Йорк, 1987. С. 259-262. 6. Н.Туроверов. http://www.war2poet.narod.ru/turoverov1.html. дата обращения. 09.03.2015 7. Струве Г. П. Русская литература в изгнании. Париж, 1986. С. 351-352 8. Ранчин А.М. Поэзия Николая Туроверова//http://www.portal-slovo.ru. Дата обращения 31 июля 2014. 9. Н. Станюкович «Боян казачества»// Возрождение. 1956. № 60. С. 129.
ruskline.ru Николай Туроверов — Радио ВЕРАПоделиться
Вспомним и эти его стихи и самого легендарного поэта – и мы с вами.
Уходили мы из Крыма Николай Туроверов, «Крым», 1940-й год В конце 1930-х, работая мукомолом в Париже, Николай Туроверов стал крупнейшим историком русского казачества. В конце Второй мировой (где он сражался с немцами в составе французского Иностранного легиона) родилось стихотворение под старинным и многократно оболганным словом «Товарищ». Мало, думаю, знает наша литература стихов такой мысли и такой боли: Перегорит костер и перетлеет, – Николай Туроверов, «Товарищ», 1944-й год Поэт дожил до 1972 года. Его стихотворения, которые в советские годы, ходили по рукам, переписывались и заучивались наизусть, вернулись в Россию. Во многом – усилиями историка и литератора Виктора Леонидова, которому я кланяюсь. Николай Николаевич Туроверов лежит под Парижем, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, рядом с однополчанами по Атаманскому полку и верной женой Юлией, – которой он посвятил немало лирических шедевров, вошедших в его последнюю книгу, названную как и другие его книги – простым словом «Стихи»: Глядеть, глядеть! И глаз не отрывать, Николай Туроверов, 1950-й – 1952-й годы, стихи из Пятой книги radiovera.ru |
||
|
Поэт Николай Николаевич Туроверов (1899-1972), донской казак, в Первую Мировую войну служил в Лейб-гвардии Атаманском полку. В Добровольческой армии с самого ее зарождения, он участвовал в Степном походе, был четырежды ранен и в 1920-м году покинул Крым в чине подъесаула.
Помню, году в 1990‑м в одной книге, посвященной русской эмиграции, мне впервые встретилось это имя и поразительное стихотворение:
В советском кинофильме «Служили два товарища», посвященном событиям Гражданской войны, есть запоминающийся эпизод: белогвардейский офицер, поручик Брусенцов (роль Владимира Высоцкого), уходит на пароходе с другими белыми из Крыма. Его верный конь Абрек бросается с причала в воду – безнадежно догонять судно. Многие киноманы вспоминают при обсуждении этой сцены знаменитые стихи поэта-казака, бойца Первой мировой и участника гражданской – Николая Туроверова, который тоже последним уходил осенью 1920-го из Крыма с остатками армии генерала Врангеля.
