Кайсын кулиев стихи

Все стихи Кайсына Кулиева

Чокка

 

В селении Тегенекли,

где, пав с Эльбруса, вдаль текли

река и малость ручейка,

жил, благоденствуя, Чокка.

 

Он умер в сто шестнадцать лет,

из них сто лет он сеял хлеб,

и ровно сто шестнадцать лет

он видел горы, солнце, лес

и высоко над головой –

свет наших душ, Эльбрус седой.

 

Здесь скот его, и огород,

и той дороги поворот,

где от мелькнувшего огня

крепчала прыть его коня.

 

Здесь что ни путь – то перевал,

здесь он на свадьбах пировал,

здесь скорбной сухостью зрачка

на кровь и смерть смотрел Чокка,

но жизни воздавал хвалу,

растил детей, косил траву,

и, поупрямившись сперва,

тащился ослик по дрова.

 

Так жил он сто шестнадцать лет,

из них двенадцать лет он слеп

от слёз. И там, вдали от гор,

он сам не знал, зачем огонь

он разводил, зачем зерно

лелеял, как заведено.

 

Пускай минует вас тоска,

которой тосковал Чокка!..

Он умер дома, в декабре,

при белом снеге на дворе.

Навек оставшийся в зиме,

он счастлив, он – в родной земле.

 

Теперь считать я не берусь,

как часто позволял Эльбрус,

чтобы Чокка пришёл туда,

где лишь вершина и звезда.

 

Кто жил вблизи, кто жил вдали –

всяк ехал, шёл в Тегенекли.

Чокка всегда был гостю рад,

для гостя пенился айран,

и я недавно и давно

ел хлеб его и пил вино.

 

Я видел, как он целый день

грёб сено, возводил плетень,

да что там день – почти века

трудился на земле Чокка,

считая не важней тщеты

всё, что сложнее простоты.

 

Попробуйте-ка так пожить,

так знать рассвет, так стог сложить

и незаметный вечный след

оставить там, где вечный снег.

 

Жил сто шестнадцать лет Чокка,

ущелья, горы, облака,

дожди, колосья, дерева

любил он больше, чем слова.

А я доверился словам

И жизнь Чокка поведал вам.

 

1970

 

Перевела Б. Ахмадулина

45ll.net

Кайсын Кулиев: «Мир и радость вам, живущие…»

1 ноября исполняется 100 лет со дня рождения известного балкарского поэта Кайсына Шуваевича Кулиева (1917—1985), участника Великой Отечественной войны, награждённого орденами и медалями, лауреата Ленинской премии (1990 — посмертно), Государственной премии СССР (1974) и Государственной премии РСФСР имени Горького (1967). Путь истинного поэта всегда трагичен. Кайсыну Кулиеву пришлось пройти через тяжелейшие испытания, беды и разочарования. Пережив все ужасы беспощадной войны, боль потерь, ранения, выписавшись из госпиталя, он вернулся домой, но оказалось — на пепелище. В ссылке, «вдали, в степях», оказалась и его семья. Благодаря ходатайству Николая Тихонова Кулиеву было разрешено не отправляться в ссылку и жить где угодно, кроме Москвы и Ленинграда. Но поэт отказался и поехал вслед за своим народом, вынес и разделил с ним все, что выпало на его нелегкую долю.

Арсений Тарковский: «…стихи Кайсына Кулиева — это настоящая поэзия... Кайсын Кулиев — поэт маленького народа, вышедший на общечеловеческое поприще поэзии... Кайсын Кулиев в своих стихах говорит от лица своего народа, но он — поэт всего мира. Вот что потрясает в его стихах». 

Его стихи переведены на многие языки запада и востока, они издавались в Монголии, Франции, Германии, Югославии, Польше, Англии, Индии, Японии, Чехословакии и других странах. Его поэзия пришла ко многим народам, стала понятна и близка всем. Вот что писали о нем во Франции: «Творчество Кайсына Кулиева — это шедевр мировой культуры. Он стоит в одном ряду с гениальными поэтами мира — Байроном, Пушкиным, Мицкевичем, Лоркой». 

След его жизни в литературе неизгладим, его поэзии уготована долгая жизнь, потому что к ней применимы слова самого Кулиева, считавшего, что «долговечны только те произведения, которые обращены к разуму и справедливости, к человечности и свободе, произведения, в которых рдеют и раны и розы земли, те произведения, которые славят доблесть и человечность».

Интерес к поэзии Кайсына Кулиева всегда был высок, и с годами он не уменьшается. В своем поэтическом диалоге с людьми он никого не поучал, просто призывал жить законами правды и добра, вел доверительный разговор со своим читателем о том, чему поклонялся всю жизнь, — о мужестве, чести и достоинстве, о терпимости и великодушии, о торжестве добра над злом, о любви к родной земле и ко всем живущим на этой земле. Может быть, и в наше непростое, жестокое время люди прислушаются к словам поэта, тревога его сердца, бьющаяся в стихах, достучится до них, уберегая от опрометчивых действий, ибо человеческий разум должен быть превыше всего. «Слово твое идет по миру и учит мир радости» — эти слова М. Дудина о поэзии мужества, любви и жизнелюбия, которую Кайсын Кулиев оставил людям. Многие строчки его стихов стали афоризмами, как стихи Омара Хайяма.

Чингиз Айтматов: «Жизнь и поэзия Кайсына Кулиева нерасторжимы. Книга судьбы, какую он оставил нам, - «свиток верный», к которому, уверен, будут обращаться как «старые», так и новые друзья поэта, утешая его любовью. А сами, в свою очередь, будут находить в ней непреходящие уроки мужества, благородства и чести». Памяти К. Кулиева Друзья мои – Чингиз, Давид, Мустай, Осиротила нас кончина брата. Сказав Эльбрусу тихое «прощай», Ушел он в путь, откуда нет возврата. Совсем недавно, кажется, его Проведывал я в кунцевской больнице, И вот не стало друга моего – Скалы, к которой можно прислониться. Скорби, Чегем… И ты скорби, Кавказ, Под траурною буркой южной ночи. Балкария, закрой в последний раз Сыновние безжизненные очи. А кажется, они еще вчера Меня встречали искрами лукавства. - Бессильны доктора... Но смех от смерти – лучшее лекарство, Сейчас бы нам созвать сюда друзей, Чтобы вдали от суеты и славы Припомнить, как седлали мы коней И не меняли их на переправах. Припомнить фронт и белый парашют, Как Эдельвейс над черной Украиной… Павлычко и Гончар – они поймут Ту боль, что нас связала воедино. Киргизию припомнить, где в краю Пустынном средь безверия и мрака Опальных лет хранили жизнь мою, Как талисманы, письма Пастернака. …Кайсын устал и кликнул медсестру, Сжав сердце побледневшею ладонью. Но усмехнулся вновь: Покуда всех друзей своих не вспомню. Где Зульфия, Ираклий, Шукрулло?.. Поклон им всем, а также Сильве милой. Наверное, с судьбой мне повезло, Коль дружбою меня не обделила. Как чувствует Андроников себя? Где Гранин Даниил и Дудин Миша?.. Я с жизнью бы расстался, не скорбя, Да жаль, что Ленинграда не увижу. И не поеду больше в горный край Взглянуть на море со скалы высокой… Как поживает там кунак аткай? Шинкуба где теперь, абхазский сокол? Козловский, Гребнев?.. Верные друзья И рыцари разноязыкой музы. Досадно мне, что рог поднять нельзя Во здравие их славного союза. …День догорел, и ветер в соснах стих, Когда в палате кунцевской больницы Мы вспоминали мертвых и живых Собратьев наших имена и лица. Вургун, Твардовский, Симонов, Бажан, Мирзо Турсун-Заде и Чиковани… Как птица из силков, рвалась душа В космический простор воспоминаний. И в резко наступившей темноте, А может быть, почудилось мне это – Сарьян на простыне, как на холсте, Писал эскиз последнего портрета. Кайсын Кулиев умер… В неравной схватке с собственной судьбою. Не траурный мотив, державный гимн Пускай звучит над каменной плитою. И если скажут вам, Кайсына нет, Не верьте обывательскому вздору. Чтоб во весь рост создать его портрет, Нам нужен холст снегов, укрывший горы. Друзья мои – Давид, Мустай, Алим, Я вас прошу, поближе подойдите Не для того, чтобы проститься с ним, В залог слезу оставив на граните. Балкария, пускай ушел твой сын Туда, откуда нет пути обратно… Но закричи призывное: - Кайсы-ы-ы-н! – Он отзовется эхом многократным. Стихи Кайсына Стихи Кайсына чисты и святы, Стихи Кайсына почти аяты: Небесным светом они лучатся, И прямо в сердце тебе ложатся. Влечёт, чарует строка поэта, Любовью к людям она согрета, Любовью к людям исповедальной… Мне не добраться до Мекки дальней, Где сходит с неба на землю святость… В Чегем поеду – познаю радость! Кайсыну Кулиеву Кайсын, спасибо за стихи, в которых И дождь идёт, и созревает хлеб, И пули спят, и не диктует порох, Кому безногим быть, кто будет слеп. В твоих стихах ни подлостью, ни ложью Себя не унижает человек. И я б хотел писать такие тоже, Но мне таких не написать вовек. В твоих стихах все женщины красивы, Мужская честь превыше всех вершин. От хлеба и дождя тебе спасибо, От женщин луноликих, от мужчин. Конечно, мир и зол порой, и страшен, Но он, твоим стихам благодаря, Заметно лучше сделался и краше, И в нём охота жить, добро творя. И мы живём, Кайсын, и славим горы, Что блещут мудрость времени храня, А если сердце в лёд оденет горе, Мы греемся у твоего огня. Стихи Кайсына Кулиева Умеет выбрать истинный стрелок Мгновение, чтобы спустить курок, И золотом зовется не молчание, А мудрость слова, сказанного в срок. Нередко, кто от истины далек. Выхватывает лезвие не в срок, А слово мудреца — всегда до времени В холодных ножнах дремлющий клинок. Юноши, не бойтесь трудных книг. Вы не отстраняйте их с тревогой — К истине идут крутой дорогой. Потому не бойтесь трудных книг. Никогда не бойтесь горьких книг, Книг неравнодушных и негладких. Горькие слова правдивей сладких. Потому не бойтесь горьких книг. Солнце греет землю, красит небо, Подступает к окнам белый сад. Книги рядом с караваем хлеба В доме на столе моем лежат. Хлеб и книга. Скрыты в них недаром Кровь и сок земли, где мы живем, Их сжигало пламя всех пожаров, Все владыки шли на них с мечом. Хлеб и книга, вечные от века, На столе лежат передо мной, Подтверждая мудрость человека, Бесконечность щедрости земной. Судьба, прошу, не пожалей добра, Терпима будь, а значит, будь добра, Храни ее, и под своей рукою Дай счастье ей, а значит, дай покоя Той женщине, которую люблю. Дай знать ей, где друзья, а где враги, И от морщин ее убереги. Не дай пресытиться любимым делом, Не дай отяжелеть душой и телом Той женщине, которую люблю. Обереги от порчи, от изъяна Рук красоту ее и легкость стана, Обереги ее от всякой боли, От старости храни как можно доле Ту женщину, которую люблю. Из всех щедрот, из всех невзгод земли Добро приблизь, все злое отдали. Дай силы и возможность без предела Жить по добру, благое делать дело Той женщине, которую люблю. Пусть будет наш остаток – путь недальний, Не столько долгий, сколько беспечальный, Ты сбереги тепло огня и крова, Любовь мою до часа рокового К той женщине, которую люблю. Не приведи, судьба, на склоне дней Ей пережить родных своих детей. И если бед не избежать на свете, Пошли их мне, не ей самой, не детям Той женщины, которую люблю.
музыка: Алла Пугачёва, Леонид Гарин, слова: Кайсын Кулиев, пер. Наум Гребнев
Алла Пугачева, для которой песня «Судьба» стала визитной карточкой, изменила последнюю строчку. «Та женщина, которую люблю» стала «женщиной, которая поет». Жить, удивляясь Блистают звезды, цвет меняют горы, Снега сползают, розы опадают, Мне очень жалко тех людей, которых На свете ничего не удивляет. Рождаются великие творенья Не потому ли, что порою где-то Обычным удивляются явленьям Ученые, художники, поэты. Я удивляюсь и цветам и птицам, Хоть мне их не понять, как ни пытаюсь. Я удивляюсь и словам и лицам, Чужим стихам и песням удивляюсь. Текут ручьи, звенят их голоса, Я слышу моря гул и птичье пенье. Земля нам дарит щедро чудеса И ждет взамен труда и удивленья. Чужой бедою жить не все умеют, Голодных сытые не разумеют. Тобою, жизнь, балован я и пытан, И впредь со мною делай что угодно, Корми как хочешь, но не делай сытым, Глухим, не понимающим голодных. Кто может, выгоде в угоду Кричать о том, что ворон — бел, Тот не поэт и не был сроду Поэтом, как  бы он ни пел. За правду голову сложить Дано не каждому, но все же Героем может он не быть, Но быть лжецом поэт не может. Ценю я с нежностью и строгостью Ту доброту как человек, Которая перед жестокостью Вдруг не растает, словно снег. Ценю я доброту суровую, Всегда за правду на костер Взойти пред временем готовую, Жестокости наперекор! Друзья мои!.. Пусть в нашем доме отчем Очаг не гаснет больше никогда! Пусть больше никогда — ни днем, ни ночью Дороги не отыщет к нам беда! И, если радость к нам свой путь наметит, Пути ее да не прервет обвал! Мы будем для друзей добры, как дети, А для врагов мы будем тверже скал! И да сольемся все мы воедино, Как в хлебе — чистая мука с водой! Пусть будет храбрость качеством мужчины, А трусость нас обходит стороной! Пусть колосится полновесно, шумно Пшеница наша — лучший дар земли! Пусть будут наши старцы столь разумны, Чтоб их слова в пословицы вошли! Пусть больших трудностей не знают люди, Чем трудность встреч друзей издалека! И пусть свобода наша вечной будет, Как наши горы, что стоят века! Ты скажи на милость, человек, Чье лицо покрыто черной тенью, Что с тобой случилось, человек, Где решил искать ты утешенья? Перед тем как разойтись нам прочь, Сетуя на дождь и непогоду, Чем, скажи, могу тебе помочь: Что мне сделать, брат, тебе в угоду? Я в одну, а ты в другую даль. Мы уйдем, и разлучит нас вьюга. Стал я старше на одну печаль, Ты — на одного богаче друга. Мила мне в сильных слабость, в слабых сила. Гром грохотал, раздув свои меха, Могучий дуб гроза не повалила, Но выдержала бурю и ольха. И вот теперь, когда проплыли тучи, Простая песнь с моих слетает губ, В которой славлю я не дуб могучий, А слабую ольху, стоявшую, как дуб. Не верю тем, чьи никогда Глаза печалью не туманятся. Я знаю: плачет и вода Пред тем, как льдом она затянется. Река грустит, как мы с тобой, Хотя и знает: все изменится, Растает лед, и вновь листвой Ольха на берегу оденется. Без грусти лист не упадет, Без боли ветка не сломается. Без тяжких мук не тает лед И льдом трава не покрывается. Мне видится в закате дня: Стекает на дорогу пыльную Слеза крестьянского коня, Что тянет тяжесть непосильную. Поэты, знаете ли вы Печаль травы, под корень скошенной? Боль выгорающей листвы И женщины, любимым брошенной? Уменье жить и не страдать – Благое свойство не любившего Заботой согнутую мать И брата своего погибшего. Не станет людям веселей От показного молодечества, Легко любить все человечество, Соседа полюбить сумей. Никогда, никогда, никогда не сдавайтесь, Как бы не было трудно по жизни идти. На колени упав, вновь с колен поднимайтесь, Чтобы стиснув зубы до цели дойти! Никогда, никогда никого не судите, Да не будете сами судимы тогда. Постарайтесь понять, а понявши, простите, Бог обидчикам вашим единый судья! Никогда, никогда ни о чем не жалейте, Пусть не всё, что хотели вы сделать смогли. Всё зависит от вас: захотите, сумейте, И преграды останутся все позади! Никогда не жалейте о том, что было, Дней минувших, увы, нам уже не вернуть. Никогда не желайте того, что будет, Дней грядущих ещё не известен нам путь. Никогда, никогда не копите обиды, Пусть обидчиков ваших накажет судьба. Не дано им понять, что других обижая, Изначально они обижают себя. Никогда, никогда не стесняйтесь любимым Признаваться в любви и творить чудеса. Пусть любовью и богом по жизни хранимы, В вашем сердце живёт лишь одна доброта! Стихи, сказанные другу в трудный его день Когда тебя осудят все вокруг, Когда любимая — и та не глянет, И ты решишь, что даже лучший друг Тебе отныне руку не протянет, — Не верь, что все потеряно, мой брат, Все минет, если ты не виноват. Пусть кажется тебе, что все дома Перед тобой закрыли двери дружно, И пусть тебе нашептывает тьма, Что правды нет, что прах — людская дружба, — Не верь: всему на свете свой черед, Хоть свет померкнул, но и тьма пройдет! Пусть ты сегодня ничему не рад, Пусть даже кажется тебе сегодня, Что лают псы и на тебя хотят Наброситься из каждой подворотни, Не верь, мой друг, что в мире все черно; Все будет так, как быть тому должно. Листву деревьям суждено терять, И суждено лететь за горы птице, Но верит сад, что зацветет опять, И птица верует, что возвратится. О будущем своем цветенье сад Не может не мечтать и в листопад. Стихи о врагах Никто из нас не застрахован От зависти и от беды, От оскорбительного слова, От злобы — матери вражды. Злорадствует твой враг недальний, И я предположить могу: Чем день твой горше и печальней, Тем слаще твоему врагу. Ему неважно, кто ты, что ты, Ты для него — всего лишь враг, Нет у него иной заботы, Как ждать, чтоб ты попал впросак. Он весел от твоей печали, Твоей беде он рад весьма, Хотя она ему едва ли Прибавит силы и ума. Стерпи все козни, все укоры, Врагов своих удачей зли, Но так живи, чтоб наши горы Тебя стыдиться б не могли. Иди прямой своей дорогой. Вражда ничтожеств не беда. В конце концов, страшней намного Их дружба, нежели вражда. Пускай они тебя ославят, Их ненависть почти за честь. Пускай они враждой заставят Тебя быть лучше, чем ты есть. Врагов не следует стыдиться И опускать в бессилье рук. Всегда чем голосистей птица, Тем больше хищников вокруг. Зло только зло родит И ничего другого. В ответ лишь зло обид Рождает злое слово. Свинец в стволе не спит, Он кровь и месть рождает, И камень с гор летит И камень увлекает. Иного ничего — Зло только зло рождает, Быть может, оттого Оно не иссякает. Я обидел человека, люди, Нехотя, лениво, без вины, Люди, вы — свидетели и судьи, А защитники мне не нужны. Я забыл извечные основы, Я не захотел себя сдержать И свое неправедное слово В грудь ему всадил по рукоять. Я забыл про все, я был жестоким, Это злое слово оброня, Горных речек чистые потоки, Вы не пойте песен для меня. Я нарушил добрые обычьи И не знал, что злое слово мстит, Что сильней обиженных обидчик Сам страдает от своих обид. В твой дом несправедливость и беда Пусть не найдут дороги никогда. Но если их тебе не избежать, Умей терпеть, а это значит ждать. Жди, как пуля, сжатая в стволе, Жди, как порох, спрятанный в земле. Как терпят боль от топора чинары, Как терпит камень молота удары. Есть мужество боренья, но не менее Благословенно мужество терпенья. Терпенье — вот, мой друг, Коль выбито из рук Оружие другое. Придут болезнь, несчастье или старость. Ты их не в силах выдержать? Враньё! Не жалуйся, мужайся, что б ни сталось, Сжав зубы, дело делай ты своё. Стенаньем не разжалобишь нимало, Чужой беды своей бедой не тронь, Чтобы зима тебя не испугала, Застав врасплох, - ты разожги огонь. Отбрось неглавное, что в жизни - рухлядь, Коль так уж быть и суждено судьбой, Пока во тьму последний вздох не рухнет, Будь, как и был до этого, собой! На мир смотрите добрыми глазами, Чтоб добрым было слово, добрым труд. Пусть дураки сочтут вас дураками, Злодеи малодушными сочтут. Нам, людям, лишь добро приносит счастье. Оно в конце сильнее зла всегда; Погибнет в яме волк с кровавой пастью, Пожар погасят ветер и вода. Пусть у глупца спокойней жизнь и краше, Пусть в жизни сам злодей не знает зла, Добро вовеки будет богом нашим, Ему — молитва наша и хвала. Чем горячей костер горит, Тем догорит скорее, Зато он скалы озарит И мерзнущих согреет. Когда луны на небе нет В заснеженном краю, Костер дарует жар и свет, Как люди жизнь свою. Костры, чей пламень скуп и слаб, Пусть долее горят, Но человека, что озяб, Им обогреть навряд... Ты жил, хотел гореть сильней, Себя ты не жалел, Других костров, других людей Ты раньше догорел. Но пепел от твоих углей, Хоть твой костер погас, И ныне, может, горячей Огня иных из нас. Быть может, кто-нибудь в свой трудный час То повторит, что я пишу сейчас. Пусть утешенье кто-нибудь найдет В том, что слагал я ночи напролет. В том, что искал я, не жалея сил, В чем утешенья сам я находил. Пусть прорастут, как майская трава, Хоть для кого-нибудь мои слова. Ненужного на свете нет, Я в это твердо верю. Тропинке нужен каждый след, Жилью — и кров и двери. Букашка, может, и вредна, Но что нам делать с нею — Ведь без нее была б весна Скупее и беднее. Ненужного на свете нет, Все нужно — ствол и пень. На пень старик, что слаб и сед, Присядет в жаркий день. Женщинам, которых я не знаю О женщины, которых я не знаю, Вам эти строки скромные дарю, Цветы земли, ее вода живая, Я вас благодарю, боготворю! Я вам не клялся в верности до гроба, Не слышал ваших слов, не знал имен, Но с вами я существовал бок о бок, Я вас любил и до сих пор влюблен! Мне лишь украдкой вас случалось видеть, А потому из вас я ни одну Не мог задеть нечаянно, обидеть И неуклюже искупать вину. Вы не были со мной добры иль черствы, Но пусть не с вами я встречал зарю,— За все, что мне дарили ваши сестры, Я, женщины, всех вас благодарю! Благодарю вас, женщины, которым Порой глядел я лишь украдкой вслед: Но все равно нас восхищают горы, Хоть их достичь порой надежды нет. Меня вы успокаивали в горе, Пусть с вами даже не был я знаком, Но разве нам покой не дарит море, Хоть мы вовек воды его не пьем? О женщины любого в мире края, За все добро я вас благодарю. Вам, женщины, которых я не знаю, Я эти строки скромные дарю. Глупец, опять я женщину обидел! Так помрачнел зеленоглазый день, Как будто свет меня возненавидел И осудила собственная тень. Как смел я женщину обидеть снова? Иль я забыл, что женщиной вскормлен, И красотой рифмованного слова Был к женской красоте я обращен. Не понимаю своего поступка,- Ополоумел я или ослеп? О, как легко разбить все то, что хрупко! Как погорчал, как почерствел мой хлеб! О жизнь, ты и сложна и непреложна. И знаю, одного себя виня, Что ошибались глупо и ничтожно И те, что были поумней меня. Сегодня все на свете мне постыло, Глаза поднять сегодня тяжело, Всегда мне радость утро приносило, Сегодня стыд и горе принесло. Сижу, неправотой своей унижен, Не мило и вино мне на столе. Гляжу в очаг, но не огонь я вижу, А головешку черную в золе. Не надо сетовать в печальный час, Что женщины не ангелы у нас. И сами мы не ангелы отнюдь, Хотя, быть может, оттого крылаты, Что женщины наш озаряют путь, Нас дарят счастьем незамысловатым. Я никогда не видел ангелиц, Не трогал крыл, не целовал их лиц, Не повторял причудливое имя, В палатах госпиталей и больниц, Едва живой, я не лежал пред ними. И не у ангелов во дни беды Просил я хлеба, соли и воды. И в дни былые сладко и лукаво Манили взглядом грешного меня Не ангелы без плоти и огня, А женщины не ангельского нрава. Я с ними в светлый день плясал и пел, В день черный с ними плакал и скорбел И с ними утешался, безутешный. Как хорошо, что женщины у нас Сотворены из нашей плоти грешной, Хоть мне, признаться, кажется подчас, Что и от них исходит свет нездешний. Женщинам, которых я любил Женщины, которых я любил, Вас я всех сегодня вспоминаю, Осень и весну соединяю В женщинах, которых я любил. Вы мой тихий праздник, день и ночь, Вы мое тепло в промозглый вечер. Даже горе уходило прочь Под рукой, ложившейся на плечи. Ваши лица метила луна, Губы пахли травами степными. Точно звезд далеких имена, Каждой для меня священно имя. Снег отряхивая, рядом шли, Под дождем бродили вы со мною, Но теперь мерцаете вдали Лишь моей зеленою весною. Как ребенок видит шапки гор, С вами я на мир глядел впервые. Нежность вашу помню до сих пор, Забывая раны ножевые. Женщины, которых я любил, Ни полслова нет для вас упрека. Ты, цветок, любивший одиноко, Разве солнце чем-нибудь корил? Вы дарили счастье, как вино, Горячо, свободно и мгновенно. Ах, земной короткой жизни цену Так давно я знаю, так давно! Ветви памяти не обрубил, Ночью вижу вас и утром ранним... Женщины, которых я любил, Пью из родника воспоминаний. О руки женщины земной, Вы под любой звездой и небом Цветами пахнете весной, Зимою — снегом, летом — хлебом. Будь свята женщины рука, В которой скрыта неизменно Боль, долгая .во все века, И радость, что всегда мгновенна. В тебе сокрыт беззвучный звук Всех песен счастья и несчастья. Будь свята слабость женских рук, Неограниченность их власти. Ты жизнь мою украсила собой, Соединив свою с моей судьбой. В мой скромный дом, где тихо я живу, Вошла ты дивной сказкой наяву. Я рад глазам твоим, твоим рукам И легким твоим девичьим шагам, Спокойной доброте твоей во всем, Украсившей мой долгий день, мой дом, И, утро моей жизни оправдав, Моею песней утреннею став. А лучше песни нету ничего. Она, как ты, дороже мне всего Тем, что совпала юной чистотой С моей, уже взлелеянной, мечтой, Похожей на рассветную зарю. И я за все тебя благодарю, Сам становясь и лучше и мудрей, Соединив судьбу свою с твоей. Я люблю твои глаза В светлый час, когда ты весела, Я люблю глаза твои, но, может, В час, когда печаль на них легла, Мне твои глаза еще дороже. Я люблю глаза твои всегда — И когда вдруг солнце в них сверкает, И в мгновенье краткое, когда, Кажется, в них вечность застывает. В час, когда все хорошо идет, Предо мною глаз твоих свеченье, Мне они нужны в часы невзгод, Ибо в них ищу я утешенье. Я читаю в них вину свою И свое читаю оправданье, В них я видел и весну свою, И свое увижу увяданье. Слова любви — они стары, как звезды, А может быть, еще древнее звезд. Но я шепчу их, будто нынче создал И в первый раз невнятно произнес. Пусть до того, как появился голос. Звучали те слова, что и сейчас звучат. Они свежи, как свеж зеленый колос. Что в первый раз созрел сто тысяч лет назад. Славой ангельской ты не увенчана И полночной звезде не родня. Ты земная красивая женщина, Одаривщая частьем меня. Был не раз очарован я звездами. Дивных гурий мне снились черты. Но не создано в мире, не создано Чуда большего, нежели ты. Твоим рукам, дарующим тепло, Пусть будет хорошо всегда и всюду! Твоим глазам, лучащимся светло. Пусть будет хорошо всегда и всюду! Глазам, что только небесам под стать, Пусть будет хорошо всегда и всюду! Губам, чей мед я пил как благодать, Пусть будет хорошо всегда и всюду! Бровям, бросающим на щеки тень. Пусть будет хорошо всегда и всюду. Плечам, что обнял я в счастливый день. Пусть будет хорошо всегда и всюду. За то, что, женщина, ты лучше нас, Добрей и терпеливей в черный час, Тебе дано быть матерью моей И сыновей моих и дочерей. Весь мир согрет любви извечным светом, И ярче света нет на свете этом, Не солнца свет, а свет любви во мгле Первопричина жизни на земле. Нас не напоит всей земли вода, Весь свет нас не согреет никогда, Если сей мир, что столько зла таит, Собою женщина не озарит. Светлее горных вод и снежных гор. Светлей всего на свете женский взор. Жизнь на земле светла, пока она Красою женщины озарена. Ты знаешь, на земле необозримой Нет женщины милей твоей любимой. Ты на избранницу глядишь счастливо, Она любима, тем уж и красива. «Растет ребенок плача» — есть пословица. Но если плач ребенка слышу вдруг, Так больно сердцу моему становится, Как будто горы в трауре вокруг. Я помню, как детей беда военная Гнала, в крови, средь выжженных путей. Мне кажется: рыдает вся вселенная, Когда я слышу плачущих детей. Пусть никогда не умирают дети! Все повидавший на пути своем, Изведавший все горести на свете, Из благ земных молю я об одном —

vokrugknig.blogspot.com

Кайсын Кулиев

(1 ноября 1917 – 4 июня 1985)

 

Из книги судеб: Кайсын Шуваевич Кулиев  – советский балкарский поэт и прозаик, журналист, военный корреспондент. Народный поэт КБАССР (1967). Лауреат Ленинской премии (1990 – посмертно), Государственной премии СССР (1974) и Государственной премии РСФСР имени Горького (1967).

Кайсын Кулиев родился 19 октября (1 ноября) 1917 года и вырос в высокогорном старинном балкарском ауле Верхний Чегем (Эл-Тюбю) в семье скотовода и охотника. Отец умер, когда Кайсыну было всего два года. В 1926 году поступил в школу в Нижнем Чегеме. После окончания школы учился в педагогическом техникуме (ныне КБГУ) в Нальчике. Первые стихотворные опыты Кулиева относятся к годам ученичества, первые публикации – к 1933 году.

С 1935 по 1939 годы Кайсын Кулиев учился в ГИТИСе имени А. В. Луначарского и в Литературном институте имени А. М. Горького в Москве. Отдавая должное ГИТИСу, которому он обязан прекрасным образованием, истинным своим призванием Кайсын Кулиев всё же считает литературу. Закончив учёбу в Москве, преподаёт литературу в Кабардино-Балкарском Государственном Педагогический институте (КБГПИ, ныне КБГУ). В 1938 году Кайсын Кулиев был принят в СП СССР. В 1940 году в Нальчике выходит первая книга лирики на родном языке «Салам, эрттенлик!» («Здравствуй, утро!»).

 

В июне 1940 года поэт уходит в армию. Великая Отечественная война застаёт его в Прибалтике. Воевал сначала в парашютно-десантной бригаде, затем был военным корреспондентом. Сражался за Москву, Орёл, Сталинград, Крым. Дважды был ранен. Указом Президиума Верховного Совета СССР за участие в героической обороне Сталинграда лейтенант Кулиев Кайсын Шуваевич был награждён медалью «За оборону Сталинграда». Медаль вручена 8 ноября 1942. За участие в боях за освобождение Крыма в январе 1944 К. Кулиев был награждён орденом Отечественной войны II степени.

 

В марте 1944 года Кайсын Кулиев узнаёт о депортации балкарского народа в Среднюю Азию. В апреле 1944 года, выписавшись из госпиталя после ранения и побывав в родном Чегемском ущелье, он добровольно уезжает в место ссылки балкарцев, несмотря на то, что друзья сумели выхлопотать для него лично разрешение жить в любом городе СССР, кроме Москвы и Ленинграда. Более десяти лет прожил в Киргизии, участвуя в литературной жизни республики, но без права издавать собственные произведения.

 

Ограничения по спецпоселению с выселенных народов были сняты в апреле 1956 года, и балкарцы начали возвращаться на Кавказ. В этом же году Кайсын Кулиев вернулся в Кабардино-Балкарию. Начинается спокойный период его жизни, он много работает не только как поэт и писатель, но и как литературный и общественный деятель. В разное время Кайсын Кулиев был членом Правления СП СССР, первым секретарём Правления СП КБАССР, РСФСР, председателем Кабардино-Балкарского комитета защиты мира, депутатом Совета Национальностей ВС СССР от Кабардино-Балкарской АССР.

Последние годы жизни вплоть до своей кончины 4 июня 1985 года Кайсын Шуваевич провёл в своём доме в городе Чегеме, где по его завещанию он и похоронен. В настоящее время это Мемориальный Дом-музей Кайсына Кулиева.

 

Произведения Кулиева переведены на 140 языков мира. Его связывали близкие дружеские и творческие отношения со многими выдающимися поэтами, писателями и переводчиками того времени: Николаем Тихоновым, Борисом Пастернаком, Александром Твардовским, Константином Симоновым, Дмитрием Кедриным, Чингизом Айтматовым, Симоном Чиковани, Ярославом Смеляковым, Ираклием Андрониковым, Расулом Гамзатовым, Мустаем Каримом, Михаилом Дудиным, Давидом Кугультиновым, Михаилом Лукониным, Алимом Кешоковым, Константином Ваншенкиным, Наумом Коржавиным, Семёном Липкиным, Олегом Чухонцевым и другими.

 

По материалам сайта Википедия,

официального сайта Кайсына Кулиева http://k-kuliev.ru/

и книги Раи Кучмезовой «Кайсын Кулиев:

“Вечен тот, кто вечности внимал…”»

 

Выдержки из «Автобиографии» Кайсына Кулиева

 

Я старался не говорить жалких слов, унижающих достоинство человека.

Кайсын Кулиев

 

Родился я 1 ноября 1917 года в старинном балкарском ауле Верхний Чегем, затерянном в верховьях сурового и красивого Чегемского ущелья, на границе Балкарии со Сванетией. Предки наши жили здесь издавна. Мой отец, Шува, как и дед Хаджиби, был скотоводом и охотником. Моя мать, Узеирхан, происходила из аула Жуунгу, расположенного высоко под облаками, среди зелёных гор в одном из разветвлений того же Чегемского ущелья. В детстве я бывал там и некоторое время жил в ауле матери. Я помню, что туда по узенькому ущелью не могла подняться даже воловья арба. Из города и долины всё необходимое привозили сюда только на лошадях, мулах и осликах. Здесь на зелёном склоне горы находились два аула – Нижний и Верхний Жуунгу. Во втором жили в основном родичи моей матери – Бечеловы, люди спокойные, не в пример Кулиевым – горячим наездникам и метким стрелкам, большим любителям оружия. Бечеловы в большинстве своём были работящие люди.

Теперь этих аулов по существу уже нет. Сейчас там стойбища пастухов.

Всё у меня отсюда – жизнь и песня. Чегем – моё начало, мой исток. Здесь я сложил первый свой стих, сложу и последний.

Люди моего рода, Кулиевы, были узденами – свободными горцами. Это значит – они не служили никому и им не служил никто, жили своим трудом.

Быть богатыми Кулиевы не могли – земля наша скупая, но, видимо, и особой нужды тоже не знали.

 

Первая жена моего отца умерла, оставив ему четырёх сыновей и двух дочерей. Моя мать была его второй женой. Она родила отцу дочь и двух сыновей. Старше меня мальчик умер совсем маленьким ещё до моего рождения. Семья была большая, и жить, мне думается, было нелегко. Но отец – энергичный, смелый, волевой человек, видимо, не очень унывал и не боялся трудностей существования. Это подтверждала мать, об этом говорили мне братья отца, все наши родичи.

В горы пришла гражданская война. Мой отец, конечно, не был революционером. Но его не могли не заинтересовать и увлечь лозунги Октябрьской революции о том, что земля будет принадлежать всем крестьянам, люди станут равноправными, не будет богатых и бедных. К тому же Шува был горячим, увлекающимся человеком. Мой отец и его племянник Такуш Кулиев пошли сражаться в ряды горских партизан против белоказаков Деникина, когда те ворвались в Чегемское ущелье. После тяжёлых боёв партизанам пришлось временно отступить за горы – в Сванетию. В пути Такуш погиб, настигнутый снежным обвалом, а Шува заболел тифом и вскоре умер. Это было в девятнадцатом году. Мне было тогда два года. Отца, конечно, не помню. Я никогда не видел его даже на фотографиях. Их у него не было. Когда мой старший сын Эльдар был маленьким, он меня спрашивал, каким был дедушка. Но я и сам знал его только по рассказам матери и близких. Мальчик просил показать фотографию. Я невольно обманул сына – показал ему портрет осетинского поэта Коста Хетагурова в черкеске и с кинжалом. Мне больше ничего не оставалось.

Когда умер отец, мы с сестрой, которая старше меня года на три, остались с матерью. Понятно, как нелегка была наша жизнь. Мама вечерами часто плакала, сидя с нами у очага. Может быть, драматизм моих стихов отсюда и берёт своё начало. Мать была работящей крестьянкой. Она сумела нас вырастить, послать в школу, несмотря на все трудности. Её доброта, терпеливость и трудолюбие стали первым значительным жизненным уроком для меня. Она умерла в 1963 году. Вот тогда-то я, сорокапятилетний мужчина, почувствовал себя настоящим сиротой.

 

Как и полагалось в горах, я совсем маленьким пас овец, коров, телят, возил дрова на ослике и на воловьей арбе, косил сено, пахал – до семнадцати лет делал всё, что делает крестьянин в горах. Мать всегда жалела, что мне, такому ещё маленькому, приходилось работать слишком много. Но теперь я понимаю, что оно было к лучшему. Это закалило меня надолго, научило уважать работящих людей, навсегда связало с землёй, подготовило для более трудных дел и времён. Я рад тому, что рос среди чегемских крестьян, этих по-своему мудрых и трудолюбивых людей. Они были моими первыми учителями жизни. Ещё мальчиком я ездил верхом замечательно. Меня сажали на необъезженную лошадь без седла, и я объезжал её. Не было случая, чтоб я упал. Меня прозвали «Шкура коня».

Так я рос в горах, окружённый умевшими работать горцами и заботами матери. В 1926 году один из старых коммунистов повёл меня, взяв за рукав, в только что открывшуюся школу аула Нижний Чегем. Я впервые увидел книжки. Получил букварь с красивыми картинками и тетрадки. Это было замечательно. Мои тогдашние чувства я старался выразить в «Горской поэме о Ленине». Зимой я учился, а летом занимался крестьянским трудом. Русскому языку нас обучал старый учитель Борис Игнатьевич, пожилой милый человек в чеховском пенсне. Слова благодарности ему читатель найдёт в той же «Горской поэме» и в более раннем моём стихотворении «Учитель Борис Игнатьевич». Но тогда я не понимал, каким благом станут для меня его уроки, не знал, что русский язык откроет мне свои несметные сокровища и я приобщусь к великой русской литературе – от Пушкина до Твардовского, от Толстого до Паустовского.

Я любил петь с детства, жил в атмосфере народной песни и сказки. Пели чабаны, косари, каменотёсы, всадники в пути, девушки, копающие огород. Я был маленьким ашугом, пел своим товарищам и взрослым девушкам, да и на свадьбах тамада, усадив меня рядом с собой, просил петь. И теперь, когда я знаком с образцами мировой поэзии, всё равно народная лирика остаётся для меня дорогой и непостижимо прекрасной. Думаю, что она дала мне много. Создателей многих горских песен считаю великими безымянными поэтами. Слагать стихи я начал рано – лет с десяти. А в семнадцать печатался. Об этом сейчас сожалею. Не надо так рано выступать в печати. Это вредно. Учась в нальчикском техникуме, я заполнял толстые тетради стихами. Они казались мне замечательными. Если не печатали, обижался. Наверное, не со мной одним так происходило. А стихи мои, разумеется, в подавляющем большинстве, были слабые, несамостоятельные.

Мне не было и восемнадцати лет, когда я приехал в Москву и поступил в Театральный институт имени Луначарского (ГИТИС). Быть артистом я не собирался. К тому времени уже окончательно решил стать поэтом – твёрдо, без сомнений верил в свои способности, в свою звезду. Я тогда нисколько не боялся слова «поэт», не понимая трудного и глубочайшего его смысла. Нынешних сомнений у меня тогда не было и не могло быть. Читал я, правда, уже много, русский язык знал прилично. Моими любимыми поэтами в ту пору стали Лермонтов и Есенин. Собственно говоря, и до сих пор остаюсь верным этой любви. Пристрастие к Лермонтову одобряли, за Есенина корили. Теперь у меня, конечно, гораздо больше любимых поэтов. Образцом поэта считаю Пушкина, хотя по-прежнему люблю и Лермонтова.

Думаю, что моё поступление в ГИТИС было удачей. По своим склонностям я мог учиться только в гуманитарном учебном заведении. А другого института с таким широким профилем, где бы изучались все области искусства и культуры, не было. Там, например, я прошёл курс истории мировой музыки и живописи. Для меня это было откровением. Нам преподавали лучшие профессора и деятели искусства.

 

Артистом я не стал. Вернувшись в Нальчик, год преподавал литературу в институте. Весной 1940 года вышла моя первая книга стихов «Здравствуй, утро!». Теперь в ней больше всего мне нравится название. От него не отказываюсь и сейчас. От многих же стихов сборника с удовольствием отказался бы, да сделанного не воротишь.

Как бы хорошо ты ни знал другие языки и достижения литератур других народов, главным являются образцы, созданные на родном языке. Их в нашей молодой балкарской литературе почти не имелось. Можно было опираться только на народную поэзию. Правда, ещё жил наш прославленный в горах поэт Кязим Мечиев. Его и сейчас я считаю гениальным человеком и одним из самых крупных поэтов всего Кавказа, равным по таланту Важа Пшавела. Он мог бы помочь мне во многом. Но до 1938 года он почти не печатался, его произведения мне были мало известны. Жил он в далёком ауле. Впервые я увидел его только в предвоенные годы. Когда же я узнал его поэзию ближе, он стал моим учителем на всю жизнь. Я многим обязан ему, его замечательной по образности, сжатости, драматизму и правдивости поэзии, его мудрости и человечности.

 

В конце июня 1940 года, приняв экзамен у студентов, всем поставив «отлично» и «хорошо», подарив им по экземпляру первой своей книги, я уехал в Красную Армию. Между прочим, комиссия ни словом не возразила против поставленных мной высоких оценок. Я радовался. Студенты тоже. Я был молод, здоров и счастлив этим, несмотря на то что, как и многие, чувствовал всё нарастающую угрозу войны. Об этом я писал в своём только что выпущенном сборнике.

Тогда мы не могли представить себе размеры предстоящих испытаний и бедствий. Мы в тот вечер никак не думали, что одни из нас погибнут на фронте, а другие через пять лет встретятся так далеко от родных гор... Не вернулись с фронта и многие из моих студентов. Как хорошо, что я ставил им высокие оценки. Они хорошо учились. Я уверен, что они также хорошо сражались на фронте, как учились. Но там оценки ставились без меня.

Уверенный в том, что я счастлив, крепок и нигде не пропаду, я ехал на военную службу в Заполярье, где летом ночь совсем не наступала. А я, привыкший к тёмным южным ночам, чувствовал себя как-то странно. Попал в пехотный полк. Это меня огорчило. Мне хотелось быть кавалеристом. Но через некоторое время изменил своё решение и попросился в парашютную часть.

Меня отправили в город Пушкин (бывшее Царское село). Там я учился прыгать с трамплина и вышки. Затем нас повезли в летние лагеря 201-й парашютно-десантной бригады имени С. М. Кирова. Там ясным августовским днём я впервые совершил прыжок с тяжёлого бомбардировщика «ТБ-3». А потом прыгал с разных самолётов, с разной высоты – летом, весной, осенью, зимой – во всякую погоду. Эта трудная и опасная служба мне нравилась.

 

К весне 1941 года особенно обострилось тревожное предчувствие войны. В мае нашу бригаду направили в Латвию. Мы оказались в городе Даугавпилсе (Двинск). Там ещё острее чувствовалась накалённость атмосферы. Мы тренировались, учились, начали заниматься немецким языком. Лагерь наш находился в лесу у небольшого озера. Помню, 21 июня я лежал на берегу озера и читал трагедию Самуила Галкина «Бар Кохба», напечатанную в журнале. А на следующий день столкнулся с войной лицом к лицу, воочию увидел её жуткий лик. Фашисты нещадно бомбили город и аэродром. Наши самолёты не поднялись – говорили, что не было горючего. Склады с запасами одежды и продовольствия приказано было жечь. Мне привелось принимать участие в этом невесёлом деле. Всё вокруг было охвачено огнём. Советские войска отступали из Литвы. Двум группам парашютистов-подрывников приказали готовить взрыв двух чугунных мостов через Западную Двину. По одному из них ходили поезда, по другому – остальной транспорт и пешеходы. Мосты были большие и находились друг от друга не так далеко. Говорили, что буржуазная Латвия строила их пятнадцать лет. Я оказался в той группе, которой предстояло взорвать железнодорожный мост. Мы заложили тысячу килограммов взрывчатки. Приказано было взорвать мост в тот момент, когда головные танки врага вступят на него.

Фашисты бомбили день и ночь. Казалось, что горят камни и вода реки, но мосты стояли. Гитлеровцы берегли их для себя. В таком аду мы ждали более суток. Зелёная страна Латвия с её маленькими хуторами в перелесках полюбилась мне. И как больно было видеть её в огне и дыму! А урожай хлебов в то лето был редкостным. Я помню смертельные бои в высокой ржи, мокрой от дождя и крови. Мы ждали у моста появления фашистских танков. Самым тягостным было видеть не только отступавшие войска, но и беженцев-стариков, детей, девушек с опухшими босыми ногами, с растрёпанными волосами, видеть их обезумевшие глаза. Это было великое человеческое горе. Такое невозможно забыть.

Наконец показались немецкие танки. Они шли, на ходу обстреливая город. Мы все ждали, выполняя приказ. Головные танки вступили на мост. И он был взорван мгновенно. К нам подбежал боец-пехотинец, он плакал и кричал: «Что вы наделали! Мой друг на мосту остался!» Этот крик слышится мне до сих пор. И теперь мне видятся клубы дыма, куски металла и одинокий боец, бегущий с винтовкой в руках и вещмешком за спиной. Выполнив приказ, мы шли через горящий город в лес, к своим. Чудом уцелела вся наша группа.

Отступая к старой границе, мы участвовали в беспрерывных жесточайших боях, не прекращавшихся ни днем, ни ночью. Наша бригада была самой боеспособной и отборной кадровой частью. Сражалась она действительно насмерть, с большой отвагой, нападала ночами на штабы гитлеровцев, громила их. Многие наши товарищи погибли в тех боях за Латвию, сильно поредели ряды замечательной бригады отважных парашютистов. Горько было видеть гибель друзей, стыдно было перед населением за наше отступление. Мы ведь совершенно другим представляли себе начало войны. Но всё оказалось иначе. Перед войной мы пели слишком радужные, слишком самоуверенные песни. Но авторы их, видимо, плохо представляли себе предстоящую войну...

 

Первого октября 1941 года нас подняла боевая тревога. Ранним утром весь наш корпус самолётами направили к городу Орлу, который уже успела занять танковая армия гитлеровского генерала Гудериана. Брянский фронт был прорван фашистами, и они рвались к Туле и Москве. В сумке моей лежал томик избранных произведений Лермонтова. В самолёте я вытащил книгу и смотрел на портрет поэта. Это утешало меня и связывало со всем мне дорогим, с моим родным Кавказом, поддерживало меня. Мы летели. Внизу паслись коровы, овцы. Отступали наши наземные войска. Беженцы уходили на север.

День был очень тяжёлым. Когда наши самолёты приблизились к Орлу, нас яростно атаковали немецкие истребители. Наших не было видно. Внизу за городом горели аэродромы. Били вражеские зенитки. Я оказался с группой, которая приземлилась севернее города. Мы собрались и, окопавшись, заняли оборону. Перед нами была поставлена задача – задержать немцев до подхода свежих сил советских войск, не пускать фашистов дальше – к Туле и Москве.

Перед вечером подоспела танковая бригада генерала Катукова. Мы сели на танки и десантом двинулись к Орлу. От пыли невозможно было узнать лица сидевших рядом товарищей. Фашистские истребители низко реяли над нами. Наши истребители не показывались. Многие из наших ребят были ранены и убиты по дороге. Оставшиеся в строю, дойдя до окраин Орла, вступили в бой с немцами, оттеснили фашистов, несмотря на их превосходящие силы. Ночью шёл беспрерывный бой. Трудно было понять – где свои и где враг. Танки Гудериана рвались на север. Советские парашютисты вместе с танкистами стояли насмерть. Пришло утро. Наши части не отступили ни на шаг. Поле было усеяно трупами и подбитыми танками. Группа наших десантников, приземлившаяся в самом городе, была окружена танками и уничтожена. Ещё в Прибалтике попадавших в их руки десантников гитлеровцы сразу расстреливали на месте, называя диверсантами. Об этом мы знали. Тяжёлые бои у Орла продолжались несколько дней.

После Орла я лежал в чебоксарском госпитале. Снова писал. Связался с Союзом писателей СССР. С лета сорок второго года уже начали переводиться на русский язык мои военные стихи. Они печатались в газетах «Правда», «Красная звезда», «Литература и искусство», в журналах «Знамя», «Красноармеец», «Огонёк», «Дружба народов», часто передавались по радио: делались отдельные мои передачи; мне сообщали из Москвы, и я слушал их в госпитале.

В 1942 году особенно тяжело я переживал наступление гитлеровских орд на Кавказе и оккупацию родной Кабардино-Балкарии. Знать, что на вершине Эльбруса реет флаг со свастикой – было невыносимо.

 

Я отказался от демобилизации. Я не мог, не имел права считать себя лучше тех, кто сражался и погибал. Их так же ждали дома матери, как моя в Чегемском ущелье. На этот счёт у меня тогда были твёрдые убеждения. К тому времени я уже видел многое и многое испытал. Быть парашютистом я уже не мог, но вернуться на фронт был способен. Решили, что я вместе с Константином Симоновым, также принимавшим участие в моей судьбе, отправлюсь на Кавказский фронт корреспондентом газеты «Красная звезда». Перед 1943 новым годом я уехал на Сталинградский фронт, войска которого уже наступали. Меня направили в газету 51-й армии – «Сын отечества».

Честно говоря, мне, бывшему боевому парашютисту, сначала не понравилась работа в газете, она показалась мне скучной и незначительной. У меня не было никакого журналистского опыта. Я стал нарушать дисциплину военных корреспондентов – ходил в атаки, не имея на это права, к назначенному сроку не возвращался с передовой в редакцию. Бывали случаи, когда я забывал, что моя первая обязанность – посылать в газету нужные ей материалы, а не ходить в атаки. Каждому положено своё. Я как-то не думал о подобных вещах. Помню такой случай в Донбассе. Необходимо было взять «языка». Долго не удавалось. И его взяли как раз на том участке фронта, где я находился. Но я ничего об этом не сообщил в редакцию. Вместо этого воевал. Такого уж никак не мог переварить опытный газетчик Гильбух. Он, должно быть, уже не рад был, что к ним приехал такой сумасбродный стихотворец. И был прав. Дело дошло даже до того, что однажды, когда я вернулся с передовой, пробыв там втрое больше положенного, мы с Гильбухом серьёзно поссорились и оба схватились за пистолеты. В этот момент зашёл редактор Семён Осипович Жуков. Он нас разнял. Ругал своего заместителя, а не меня, хотя я и провинился перед начальством. Удивляюсь до сих пор, почему он никогда меня не корил, не наказывал, имея на это право. Он был умный и хороший человек. Позже я набрался опыта в новой для меня деятельности и даже заслужил реабилитацию со стороны Гильбуха. Мы с ним снова стали приятелями, и так уже продолжалось до конца.

 

С газетой «Сын отечества» я прошёл по многим военным дорогам, участвовал в боях за освобождение Ростова-на-Дону, Донбасса, Левобережной Украины, был свидетелем и участником упорнейших боёв в районе Мелитополя – там, где шло кровопролитное сражение за Крымский перешеек. На небольшом участке было сосредоточено много войск. Туда мы приехали с Алимом Кешоковым. Через Аскания-Нова я поехал сперва к Перекопу, а оттуда на Сиваш. Перешёл его осенней ночью с первыми подразделениями. Бойцы шли по грудь в воде, неся боеприпасы, противотанковые ружья, тянули лёгкие пушки по воде и топи три с половиной километра. Моста ещё не было. Ни танки, ни тяжёлые орудия перейти Сиваш не могли. Всё же наши войска заняли плацдарм. Это была драматическая и грандиозная картина. Когда я думаю, что человек способен перенести самые большие трудности, каждый раз мне вспоминается Сиваш и особенно сапёры.

 

В конце марта дождливым днём, получив очередное задание от редакции, я отправился на передовую. Прежде чем перейти через Сиваш, мы заехали на полевую почту. Мне вручили письмо. Я сразу узнал почерк поэта Керима Отарова, хотя внизу на конверте значилась фамилия «Османов» и неизвестный мне адрес. Ещё не раскрыв письма, я понял, что случилась беда...

Алим Кешоков, Гоффеншефер и другие мои товарищи старались поддерживать меня. Они понимали моё горе. Накануне наступления я с группой корреспондентов снова перешёл Сиваш. На рассвете началось наступление. После мощного артиллерийского обстрела позиций противника на врага пошла пехота. Я тоже пошёл в бой, перейдя озеро, взял ручной пулемёт убитого пулемётчика. Когда гитлеровцы были выбиты из окопов, наши пехотинцы стали гнать их дальше. Я поднялся на холм и бил из пулемёта по фашистам. Тогда я мало думал об опасности.

Шли бои в Симферополе. Я прибыл туда ночью одним из первых корреспондентов. На второй день встретился с моими товарищами. В одном из крымских селений наконец я получил письмо от матери и сестёр. Они уже были в Северном Казахстане.

Продолжалось наступление на Севастополь. Кешоков и я целый день находились с одной пулемётной ротой. Пули сыпались на землю с низкорослых деревьев, как град. Это было на Макензиевых горах, недалеко от Севастополя. Утром следующего дня я был ранен. Кешоков и Зыков отвезли меня в симферопольский госпиталь. Так я расстался с «Сыном отечества», вышел из строя. Через несколько дней в нашей маленькой офицерской палате неожиданно появился командующий 51-й армией генерал Крейзер. Я удивился. Он мне всегда нравился. Был молод, строен, серьёзен. Я лежал в гипсе, не мог встать. Командующий, подойдя к моей койке, сказал, что привёз мне орден Отечественной войны II степени, которым я награждён. Я сказал генералу, что мой народ переселён, моя мать и близкие тоже. И, может быть, я теперь не имею права на орден. Крейзер ответил, что я был представлен к награде за мои личные заслуги. Он добавил: «От имени Президиума Верховного Совета СССР вручаю Вам орден и поздравляю Вас. Желаю скорого выздоровления». Я приподнял голову и ответил: «Служу Советскому Союзу».

В начале весны я был принят в члены Коммунистической партии. Секретарь парткомиссии привёз мне в госпиталь партбилет.

 

В Симферопольском госпитале я пролежал месяца два. Потом меня отправили в Кисловодск. Утром рано санитарный поезд остановился в Пятигорске. Я увидел белый Эльбрус! В Кисловодском госпитале лежал до конца октября. Из Союза писателей СССР не раз приходили запросы о моём здоровье. Тогда председателем Правления был Николай Тихонов. В госпитале я много читал. Достоевский, например, был прочитан целиком. Писал стихи. Родное Чегемское ущелье находилось совсем недалеко. Но там уже не было моей матери. Выписавшись, я поехал в Нальчик. Здесь я встретился с некоторыми старыми товарищами. Они отнеслись ко мне с участием, заботливо. Рана ноги ещё не зажила, ходил на перевязку по знакомым улицам, опираясь на палочку. Я часто бывал в гостях у кабардинских крестьян. У них тоже находил сочувствие и заботу, хотя время было трудное во всех отношениях. Поехал в своё Чегемское ущелье. Пробыл там дней семь. На стенах домов читал надписи на балкарском языке: «Смерь фашизму!», «Не пропустим фашистских убийц в родные горы!», «Да здравствует Советская родина!»

То, что случилось с нашим народом, я никак не мог понять. Основное мужское население Балкарии, способное носить оружие, находилось на фронте. Многие из воинов погибли. Приезжали из госпиталей инвалиды, ничего не зная о случившемся, о своём бездомном положении. Я не могу, не имею права перед страданиями живых и мёртвых не говорить об этом, рассказывая о себе.

 

Прожив в Москве более трёх месяцев, в середине апреля 1945 года я уехал в Среднюю Азию. На Казанском вокзале меня провожали друзья. Среди них был и Кедрин. Я стоял уже на подножках вагона, а Митя говорил:

– Береги себя!

Мы видели друг друга в последний раз. Через несколько месяцев он погиб.

Во Фрунзе я приехал поздно вечером. Утром увидел горы. Они были рядом, как и в Нальчике. Я подумал: хорошо, что хоть не разлучился с горами. Пусть не Кавказские, но горы! Зелёный Фрунзе понравился мне. На улицах было много стройных тополей.

Я работал чрезвычайно много. «О чём жалеть?» – сказал Пушкин. Довольно долгое время я работал председателем Русской секции Союза писателей, был консультантом, членом редколлегии русского журнала. При всей занятости, я немало писал.

Я поехал на Второй съезд писателей СССР. После девяти лет снова увидел Москву.

После всяких драм в моих отношениях с женщинами, ранней весной 1951 года я женился на молодой девушке – горянке из Ингушетии Маке Дахкильговой, только что окончившей Педагогический институт.

Женитьба вернула меня к более упорядоченной жизни. А это тогда для меня было очень важно. Мы жили в маленьком домике в центре Фрунзе. На нашем крохотном участке стояло большое тутовое дерево. Вокруг него мы сажали кукурузу и подсолнух, чтобы создать видимость кавказского двора. Это было хорошо. Летом я спал под деревом. Там же работал днём, постоянно видя зелень кукурузы и желтизну подсолнуха, как в детстве на огороде матери в Чегеме! У нас родился первый сын (теперь их трое), и жизнь стала у нас более размеренной.

 

Как все мои земляки, в 1956 году я уже имел право ехать куда хочу. 27 мая, навсегда попрощавшись с городом Фрунзе, выехал в Москву.

В начале июля 1956 года я выехал из Москвы на свою родину, которую не видел одиннадцать лет. Поезд подходил к Нальчику. Перед нашими глазами возникли балкарские горы. Я снова встретился с вечной мощью хребтов Кавказа. Говорил пятилетнему Эльдару:

– Смотри, сынок, Балкария в облаках! Вот она, наша родная земля, земля отцов!

А у самого щёки были мокры от слёз. На второй день мы поехали в Чегемское ущелье. Молчали скалы. Молчал и я. Мы без слов понимали друг друга. Я без слов благодарил справедливость и разум.

По возвращении из Средней Азии я был хорошо принят в Москве и в республике. Я был избран депутатом Верховного Совета СССР. За эти же годы вышло в свет много моих книг на родном и русском языках.

Я объездил почти всю нашу страну. Нет, пожалуй, такой республики, где бы я не был. Ездить мне нравится. Хочу подчеркнуть, что я не только приезжал в разные республики и с радостью видел красоту каждой земли, с благодарностью ел хлеб, пил вино, но и писал о культуре и литературе многих народов. Так было, к примеру, с Грузией, Арменией, Таджикистаном, Казахстаном, Туркменией, не говоря уже о России. Уважение к культуре разных народов, интерес к ним у меня в крови, и я считаю это благом и радостью для себя… Я уверен в том, что всё ценное в культуре человечества должно быть достоянием всех народов.

Мне также приходилось побывать в странах Азии и Европы. И это было полезно для меня и для моей работы. Я люблю свой дом и мир.

Здесь я пытался рассказать не только о своей жизни, но и высказать мои взгляды на творчество. А впрочем, лучшим определением творческой поэзии и лучшей автобиографией художника являются его произведения.

 

1966 – 1971

 

Оглянись на огни

 

С утра слонялся из комнаты в комнату, читал «Монолог гладиатора», воображая зал, зрителей, делал жесты («и, как сквозь дым, большие пальцы – вниз!»), подходил к зеркалу, сдвигал брови и следил, как постепенно разглаживаются складки на коже, – морщин ещё не было, был 1980 год, был ноябрь.

Вечером предстояло выступать в драмтеатре, должен был прийти Кайсын Кулиев, я его никогда не видел, только читал кое-какие переводы, но переводы были не мои, и я относился к ним скептически.

Примеряя разные рубашки, плюнул, натянул белую водолазку, подошёл к окну: начинало темнеть.

Шли пешком, кое-где проступал гололёд, туман смягчал очертания ёлок, повторял «Монолог», не думал, так в первый раз прыгают с парашютом, всё само собой, живой автомат, робот.

Возле театра толпа, много лиц, странно, думал, никто не придёт, человек двадцать, нет, пришли всё-таки. «Кайсын Кулиев», – значилось на афише, сделанной на скорую руку. Пришли. Много.

Вот и Али, без шапки, жаркий, пытается завязать знакомство с Ли, уяснив, кто это, разочарованно отходит, всё повторяется с Ольгой, и он нам с Игорем, комично обиженный: «Всех красивых женщин расхватали…»

Совсем уже темно, и над входом лампочка в жестяном воротнике выхватывает редкие снежинки, говорим о чём-то. Муталип, знакомо-непривычное рукопожатие, глаза ртутные, быстрые. Он – организатор. Входим, идём, коридор длинный и тёмный, верхнюю одежду – вповалку на стол, сцена, рассаживаемся, зал как в мареве, лица все смыты, иногда различаю. Очень тепло.

Я его никогда не видел, не видел, как он вошёл, но понял по изменившемуся гулу зала, который перекрыли, подмяли под себя рукоплескания.

Все вставали, и я тоже встал, оглянулся, сразу понял: вот он. Уверенный, чёткий, лысый, хищный. Добрый. Властный над залом.

– Ну что, друзья мои…

Ловят каждое слово. Голос бархатистый и сильный. Мужественный голос, хозяйский, распорядительный и спокойный.

– …стихи в больших количествах – вещь совершенно невозможная. Предлагаю своим друзьям ограничиться сегодня двумя стихотворениями: одно пусть прочтут на родном языке, другое – в переводе. Согласны?

Все согласны, причём как-то радостно. Трудно не согласиться с таким голосом.

Представляет то одного, то другого. Муталип шепчет. Представленный подходит к трибуне и радостно отчитывает дважды. Все рукоплещут, и все очень рады. Повторяю про себя «Монолог гладиатора» – это Али. Он уже вернулся, а что читал – я не слышал. «Монолог» перевёл я, и он мне нравится. Прочту, наверное.

Моя очередь, выхожу. Марево лиц. «Обрюзгший Рим, растёкшийся как студень…» Нет, не буду! Голос слушается. Читаю как бы всем, но читаю ему.

 

Оглянись на огни, что намеренно медлят исчезнуть.

Их болезненный свет, спотыкаясь, бредёт за тобой.

 

Голос слушается. Успеваю отметить, что тишина стала тише, чем раньше.

 

И окно, за которым остались позор и бесчестье,

точно так же горит, как и то, за которым – любовь.

 

Читаю ему и ещё одной, в зале. Смотрит прямо в глаза.

 

Отчего мы уходим? – Не спрашивай. Не философствуй.

Это просто, как дождь или заповедь. Это закон.

 

Чувствую спиной – слушает. Довожу каждое слово.

 

Так внезапно и запросто детство вбегает в отцовство,

и ты прежний следишь, как ты сам идёшь вдаль, незнаком.

 

Писалось заполночь, в далёком городе, был индийский чай, крепкий, чёрный, как дёготь, и «Прима» была. Всё было как надо… Слушает ведь!

 

Ты идёшь под рентгеновским небом. Ни боли, ни страха.

Ты идёшь в темноте, и пока что не виден твой след.

 

Не в смысле – просвечивает как рентген, нет, просто облака в ночном небе – как, скажем, лёгкие на рентгеновском снимке. Поймёт, я думаю.

 

Ты идёшь и не знаешь, престол тебя ждёт или плаха...

Ты – идёшь! И уже – впереди обозначился свет.

 

Кричали женщины «ура!» Пояснил что-то – что переводов нет, кажется, – и сел.

А когда всё кончилось, все встали и завихрились, кто к выходу, а кто поближе к сцене, и Муталип сказал: «Молодец!», а Магомед обозвал мою водолазку майкой («Правильно, так и надо, по-простому, без всяких этих галстуков-бабочек!») и т.д. и т.п., он легко рассёк образовавшуюся вокруг меня группу и смотрел – долго, протягивая перед собой руку. Рука оказалась сухой и сильной. Горячей. Одно рукопожатие говорит больше множества фраз. Слова тоже были, я запомнил что-то про «юного Блока», а потом Ли пробилась к нему, потому что любила быть в центре: «Кайсын Шуваевич, вы меня узнаёте? Я – Ибрагима дочка», и он как бы узнал и надписал ей книгу, а мне сказал как бы в скобках: «Ну, мы ещё увидимся…» Где та книга – не знаю.

Домой шли пешком, и ноябрьское небо было точь-в-точь как рентгеновский снимок, сыпал редкий снежок, и Ольга всё восхищалась: «Как он владеет аудиторией!», а Ли по обыкновению тянула: «Ну-у, ничего удиви-ительного-о… Всё-таки ГИ-ИТИС…»

Всю дорогу молчал и ни о чём не думал, как прыгают с парашютом. Ни разу не подумал, что оглянусь на огни того вечера, что уже не увидимся, голоса не услышу…

Но встретились всё же, по-другому, но встретились, теперь уже как автор и переводчик, и встречи ещё состоятся, я это знаю.

 

* * *

 

Ты – та любовь, которая Орфея

Из преисподней вывела на свет.

Ручьём журча, прохладным ветром вея,

Со мною ты – везде твой виден свет.

 

Орфея голос, знаю, был волшебным –

он укрощал свирепейших зверей.

Вот так, дождём, по-вешнему целебным,

Ты льёшься над пустынею моей.

 

Да, для меня твой голос – глас Орфея,

И без него несчастья ждут меня:

Мне жить тогда, в свой дом войти не смея,

Мне зимовать без света и огня.

 

Орфей из преисподней с Эвридикой

Поднялся, и настолько в этом ты,

Что я и на проделки стужи дикой

Взгляну, как на весенние цветы.

 

Любимую спасли Орфея песни,

И так похоже это на тебя,

Как будто мы с тобой из ада вместе

Вернулись в жизнь, страдая и любя.

 

Так это мне пригрезилось сегодня,

Под снег, что закружил на склоне дня,

И я кричу тебе из преисподней:

– О Эвридика! Слышишь ли меня?

 

1980

 

Георгий Яропольский

 

Ещё о творчестве Кайсына Кулиева читайте эссе Натальи Смирновой «Кайсын Кулиев: Откровение от гор…»

Подборки стихотворений

45ll.net

Кайсын Кулиев (для ценителей поэзии..): pretty_siren — LiveJournal

Не буду рассказывать биографию этого великого человека, выдающегося поэта...просто скажу, что такие люди рождаются раз во много-много лет))
Размещу подборку стихов, которые я люблю...Все выложить, конечно, не получится - их слишком много. Но одни из самых любимых. Итак...

ПУСТЬ НИКОГДА НЕ УМИРАЮТ ДЕТИ!

Все повидавший на пути своем,
Изведавший все горести на свете,
Из благ земных молю я об одном —
Пусть никогда не умирают дети.

Я понимаю: этому не быть,
Смерть без разбора расставляет сети,
И все ж я не устану говорить:
«Пусть никогда не умирают дети!»

Не распуститься дереву опять,
Которому зимой весна не снится,
О невозможном если не мечтать,
То вряд ли и возможное свершится!

Я мир воспринимаю без прикрас,
И жизнь не в розовом я вижу свете,
И все-таки кричу в сто первый раз:
«Пусть никогда не умирают дети!»

1964
--------------------------------------------------
Никогда, никогда, никогда не сдавайтесь,
Как бы не было трудно по жизни идти.
На колени упав, вновь с колен поднимайтесь,
Чтобы стиснув зубы до цели дойти!

Никогда, никогда никого не судите,
Да не будете сами судимы тогда.
Постарайтесь понять, а понявши, простите,
Бог обидчикам Вашим единый судья!

Никогда, никогда ни о чем не жалейте,
Пусть не всё, что хотели Вы сделать смогли.
Всё зависит от Вас: захотите, сумейте,
И преграды останутся все позади!

Никогда не жалейте о том то что было,
Дней минувших, увы, нам уже не вернуть.
Никогда не желайте того, что будет,
Дней грядущих ещё не известен нам путь.

Никогда, никогда не копите обиды,
Пусть обидчиков Ваших накажет судьба.
Не дано им понять, что других обижая,
Изначально они обижают себя.

Никогда, никогда не стесняйтесь любимым
Признаваться в любви и творить чудеса.
Пусть Любовью и Богом по жизни хранимы
В Вашем сердце живёт лишь одна доброта!

-------------------------------------------

КАЖДОМУ — СВОЕ

Для горца счастье — горы, а для матроса — море.
Как плачут на чужбине, узнали мы с тобою.
Красноречиво наше беседовало горе:
В свой отчий дом придем ли знакомою тропою?

Когда вдали седеешь от милого предела, —
В чужом краю и весны безрадостны, как зимы.
Когда твое жилище в огне дотла сгорело,
Тебе, наверно, снятся клубящиеся дымы.

Я помню: мы с тобою бродили в день палящий.
— На родине,— сказал ты,— вода в реке вкуснее
— На родине,— сказал ты,— и хлеб, и воздух
слаще,
И небо там синее, и листья зеленее.

А кто сказал, что рыба жить без воды не может?
Мудрец сказал! Мы славим высокое пристрастье, —
День мотылька прекрасен и не напрасно прожит:
Тому, кто любит пламя, в огне погибнуть — счастье.

Узнали мы законы любви, беды, смятений.
Мы на земле родились, мы существа земные!
Тот любит шум весенний, а тот — закат осенний,
Один стремится в горы, другой — в поля степные.

И дров ты не нарубишь, любви не постигая...
Друзья, нужны ли споры, нужны ли уговоры?
Тому, кто любит море,— да будет даль морская!
Тому, кто любит горы, — пускай белеют горы!

1967
-------------------------------------------------

Малые города

Не презирайте малых городов,
Неспешность их не почитайте серой.
Плывет октябрь над кроной их садов,
Качая ветки, как в столичных скверах.

И там играют дети и галдят.
И вечер звезды зажигает в небе,
И девушки красивей быть хотят,
И все пекутся о насущном хлебе.

Любите маленькие города,
Их быт и старомодное обличье
За то, что их не мучит никогда
Безвестность или мнимое величье.

И там покоя, счастья, тишины,
Как в городах огромных, люди жаждут.
Витают, как в столицах, те же сны
Под крышами домов одноэтажных.

Живут там без особенных затей.
А впрочем люди где живут иначе?
Там пеленают матери детей,
Там в радости смеются, в горе плачут.

И шепчут нежные слова впотьмах.
А если скучно, скука не отлична
Тех, кто скучает в малых городах,
От скуки обывателей столичных.

В тех городах часов неспешный ход,
Неслышней поступь праздников и буден.
Кто в самом малом городе живет,
И тот велик, как все на свете люди.

1970
------------------------------------
БОЖИЙ МЕЧ

Радуга, опять на небе радуга.
В ней кизила кровь и зелень трав,
Радуга людей умеет радовать.
Горы и моря собой связав.

Семицветная, семиэтажная,
Все осенено твоим огнем.
Перевалы, скалы, поле влажное,
Женщины, что трудятся на нем.

Знак удачи, радости пророчица,
Может, ты и правда божий меч.
Детям радугу потрогать хочется,
Хочется в игру свою вовлечь.

Меч висит над миром, не качается,
И детишкам хочется узнать,
Где кривое лезвие кончается
И куда уходит рукоять.

Меч твой добр и безобиден, радуга,
Не умеешь мстить ты и карать.
Ты умеешь удивлять и радовать
И надежду слабым даровать.

Радуга. Добры ее зазубрины,
И хоть нет оружия древней,
Ни травинки ею не загублено,
И ничто не пало перед ней.

Как прекрасно это полукружие,
Что ничьих голов не сносит с плеч.
Уничтожьте, люди, все оружие
И оставьте только этот меч!

----------------------------------------
***
Давайте звать забор забором,
Давайте называть всегда
Хлеб хлебом и горою гору,
На воду говорить: «Вода».

Пусть на земле ничто не ново,
И все слова избиты сплошь.
В начале мира было слово,
Но слово правды, а не ложь.

Любое слово нам покорно,
Бывало всяко на веку,
Но звать не черным то, что черно,
Невыносимо языку.

Пусть палочку седлают дети,
Как скакуна, что с них возьмешь.
Пусть скачут, пусть на белом свете
Лишь эта существует ложь.

1966
--------------------------------------

ЯЗЫК РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Аскеру Аппаеву

Язык, рожденный мудрецом-провидцем,
рожденный пахарем в былые дни,
тебя не станет — хлеб не уродится,
в ущельях не засветятся огни!

Оставшийся живым в борьбе смертельной,
в неволе давней смогший устоять,
слит для меня ты с песней колыбельной,
которую мне в детстве пела мать.

Язык каменотеса, дровосека,
святой, как все людские языки,
в тебе, я знаю, слышался от века
звон топора и тяжкий стук кирки.

Язык людей, познавших все печали,
бывавших с радостью накоротке,
в горах балкарских люди умирали
и бредили на этом языке.

Мне кажется, в тебе сумели слиться
все запахи моей родной земли,
мне кажется, что все на свете птицы
в твое звучанье звон свой привнесли.

И пусть балкарцев мало нас, но с детства
не мыслим мы житья без слов твоих,
не можем мы без твоего посредства
оплакать мертвых, вразумить живых.

Похожий на родные наши горы,
великий, как любой язык земной,
ты защищал нас, ты спасал нас в горе,
как бурка от ненастья в час ночной.

Я скромный твой певец, но без оглядок
тебя люблю я, чувства не деля.
Ты, словно голос материнский, сладок,
прекрасен, как родимая земля!

1965
---------------------------------------

Блаженно идти под дождем

Говорят: "Снова дождик, к несчастью!"
Я не знаю бессмысленней слов.
Велико ли несчастье - ненастье,
Если сам ты и жив и здоров?

Все: и дождик, и солнца сиянье -
Это благо, дарящее нас.
И блаженно само пониманье,
Что погода плохая сейчас.

Нет, ей-Богу, беды и печали,
Хоть и мокнем мы все, но живем.
А иные бы дорого дали,
Если б снова хоть раз испытали,
Как блаженно идти под дождем!

Благодатно мое сновиденье;
Я иду под дождем наяву.
В мире нет человека блаженней,
Ибо слякоть и дождь - подтвержденье,
Что еще я на свете живу!..

1980
------------------------------------

МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ!
Не от ваших ли забот
Жизнь идёт, земля цветёт,
Существует в мире сущее!

МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ!
Ради вас из далека
Проплывают облака,
Влагу светлую несущие!

МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ,
Чьим трудом земля живёт,
Людям всем, без чьих забот
В мире тьма была бы тьмущая
МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ,
МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ !!!

МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ,
Светит солнце ради вас,
И горят в вечерний час
Звёзды, свет на землю льющие!

МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ,
В вашу честь горит закат,
Ради вас в горах шумят
Реки и ручьи бегущие!

МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ,
Чьим трудом земля живёт,
Людям всем, без чьих забот
В мире тьма была бы тьмущая,
МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ,
МИР И РАДОСТЬ ВАМ, ЖИВУЩИЕ !!!
----------------------------------------
***
Пора, не склонные к добру,
Вам у деревьев брать уроки.
Они в полдневную жару
Нам дарят тень на солнцепеке.

Сочны их добрые плоды,
Чьей зрелости известны сроки.
Давно пора, как ни горды,
Вам у деревьев брать уроки.

Садимся к доброму костру,
И вновь тепло нам лижет щеки.
Пора, не склонные к добру,
Вам у деревьев брать уроки.

Куда, мой друг, ни бросишь взгляд,
И в океане и на суше,
У равнодушных, говорят,
Из камня вытесаны души.

Неправда! Я кремень беру,
На свет родиться искра рада.
О вы, не склонные к добру,
Вам у камней учиться надо!

1961
---------------------------------
***
Вы, кто встречает с радостью во взоре
Беду своих соседей каждый раз,
Несчастней тех, к кому приходит горе,
Хотя оно вселяет радость в вас!

1968
------------------------------------

-------------------------------------
***
Как на руках у матери, нигде
И никогда уже ты не заснешь.
Как на груди у матери, нигде
И никогда тепла ты не найдешь.

Нигде такой постели не найдешь,
Нигде не расцветешь в таком тепле,
Такой ты колыбели не найдешь,
Хотя ты и пройдешь по всей земле.

Как на груди у матери твоей,
Ты безмятежно не заснешь опять.
Нет радости желанней и светлей,
Чем на ее коленях сладко спать.

1970
--------------------------------------

МУЗЫКА

Печальна и чиста,
Как жизнь, людьми любима,
Как жизнь, ты непроста,
Как жизнь, непостижима,
Музыка!

Везде, в любом краю,
Летишь ты с губ и клавиш.
Свистящую змею
И ту застыть заставишь,
Музыка!

Ты даришь камню гор
Язык свой чудотворный.
Тюремный тесен двор-
С тобою он просторный,
Музыка!

На свете каждый миг
Мелодия родится
Ты – сладостный язык
Дождя, ручья и птицы
Музыка!

Ты - и весенний гром,
И хлябь ночей ненастных,
Ты стала языком
Счастливых и несчастных,
Музыка!

Ты – немота светил,
Молчание тумана,
Боль тех, кто долго жил,
И тех, кто умер рано,
Музыка!

Пусть в мире прижилась
Лишь часть твоих мелодий,
Твоя безмерна власть
Над теми, кто свободен,
Музыка!

1964
-------------------------------

И горы и ты.

И ты,и горы,-далеко вы снова.
Но вы -в глазах,вы-в сердце у меня,
Оберегая от недуга злого
И от беды надежно заслоня.

Вы словно говорите мне:"Будь стоек!"
И я креплюсь.В наплывах сизой мглы-
Снежок на крышах городских построек,
Деревья за моим окном белы.

И о горах,и о тебе бессонно
Я думаю средь сосен и берез
И говорю спасибо телефону,
Что он твой голос до меня донес,

О вас я в зимней думаю столице,
И эти думы,как снега чисты.
Со мною вы,-мне нечего страшиться.
Есть ты и горы.Горы есть и ты.
-----------------------------------

pretty-siren.livejournal.com

Кулиев, Кайсын Шуваевич — Википедия

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Кулиев.

Кайсы́н Шува́евич Кули́ев (карач.-балк. Къулийланы Шуўаны жашы Къайсын; 19 октября [1 ноября] 1917 года, Верхний Чегем, Терская область, Российская империя — 4 июня 1985, Чегем, КБАССР, РСФСР, СССР) — советский балкарский поэт и прозаик, журналист, военный корреспондент. Народный поэт КБАССР (1967). Лауреат Ленинской премии (1990 — посмертно), Государственной премии СССР (1974) и Государственной премии РСФСР имени Горького (1967). Член ВКП(б) с 1944 года. Депутат Верховного Совета СССР 5, 9, 10 и 11 созывов.

Кайсын Кулиев родился 19 октября (1 ноября) 1917 года и вырос в высокогорном старинном балкарском ауле Верхний Чегем (Эл-Тюбю), Кабардино-Балкарии в семье отца — скотовода и охотника, который умер когда Кайсын ещё был ребёнком^[1]. В 1926 году поступил в школу в Нижнем Чегеме. После окончания школы учился в педагогическом техникуме (ныне КБГУ) в Нальчике, заполняя толстые тетради своими стихами. Первые стихотворные опыты Кулиева относятся к годам ученичества, первые публикации — к 1933 году.^[2]

С 1935 года по 1939 год Кайсын Кулиев учился в ГИТИСе имени А. В. Луначарского и Литературном институте имени А. М. Горького в Москве^[3]. Отдавая должное ГИТИСу, которому он обязан прекрасным образованием, истинным своим призванием Кайсын Кулиев всё же считает литературу. Окончив учёбу в Москве, препода­ёт литературу в Кабардино-Балкарском государственном педагогический институте (КБГПИ, ныне КБГУ)^[4].

В 1938 году Кайсын Кулиев был принят в СП СССР. В 1940 году в Нальчике выходит первая книга лирики на родном языке «Салам, эрттенлик!» («Привет, утро!»). В 1939 году на конференции Союза писателей Кабардино-Балкарии сделал свой научный доклад о проблемах развития балкарской литературы.

В июне 1940 года поэт уходит в армию. Великая Отечественная война застает его в Прибалтике. С середины 1942 года стихи Кайсына Кулиева публикуются в центральных печатных изданиях в русских переводах, звучат по Всесоюзному радио.

Осенью 1941 года в жестоких боях под Орлом К. Кулиев был тяжело ранен и попал в госпиталь в Чебоксары. Лечился поэт здесь до ноября 1942 года^[5].

В ноябре 1942 года после ранения Кулиев по приглашению А. А. Фадеева приезжает в Москву, где был организован творческий вечер, на котором присутствовали Б. Л. Пастернак, К. М. Симонов, Н. Н. Асеев, В. К. Звягинцева, Д. Б. Кедрин и другие.^[6]

В 1943 году сборник стихов Кайсына Кулиева был выдвинут на соискание Сталин­ской премии, но в связи с депортацией балкарцев в 1944 году эту премию ему не дали^[7].

С боями Кайсын Кулиев прошел фронтовыми дорогами, был ранен. Был десантником, военным корреспондентом газеты «Сын отечества», где печатались его боевые корреспонденции и стихи, принесшие ему широкое признание. Принимал участие в боях за освобождение Москвы, Орла, Ростова, Украины, Крыма, Прибал­тики.

В марте 1944 года Кайсын Кулиев узнаёт о депортации балкарского народа в Среднюю Азию. В апреле 1944 года, выписавшись из госпиталя после ранения и побывав в родном Чегемском ущелье он решает отправиться в место ссылки балкарцев. Более десяти лет прожил в Киргизии, участвуя в литературной жизни республики, но без права издавать собственные произведения^[3].

В 1956 году Кайсын Кулиев вернулся в Кабардино-Балкарию. Окончил Высшие литературные курсы в Москве. На русском и балкарском языках появляются сборники стихов: «Горы» (1957), «Хлеб и роза» (1957), «Я пришёл с гор» (1959) и другие.^[8]

В разное время Кайсын Кулиев занимал следующие должности: был членом Правления СП СССР, первым секретарем Правления СП КБАССР, РСФСР, председателем Кабардино-Балкарского комитета защиты мира. Депутат Совета Национальностей ВС СССР 5-го (1958—1962) и 9—11-го созывов (1974—1985) от Кабардино-Балкарской АССР. Личная и семейная жизнь К. Ш. Кулиева была сложна и тяжела, поэт не вернулся к жене и дочери после войны , вторая жена,по прошествии некоторого времени серьезно заболела. И только в последние годы жизни, поэт обрёл семейное счастье и покой со своей последней женой. Последние годы жизни, вплоть до своей кончины 4 июня 1985 года Кайсын Кулиев провёл в своем доме в городе Чегеме, где по его завещанию, он и похоронен. В настоящее время это Мемориальный Дом-музей Кайсына Кулиева (1987). Здесь хранятся вещи, книги, документы, фотографии поэта. На могиле установлен памятник работы скульптора М. Тхакумашева.

1960 и 1970-е годы — наиболее плодотворные у Кулиева, пора наивысшего расцвета творчества. В этот период выходят его сборники стихов, каждый из которых становится явлением в литературе: «Огонь на горе» (1962), «Раненый камень» (1964), «Книга земли» (1972), «Звездам — гореть» (1973), «Вечер» (1974), «Колосья и звезды» (1979) и другие.

В 1970 году осуществлено двухтомное издание собрания сочинений Кайсына Кулиева, в 1976—1977 годах собрание сочинений в трех томах (в 1987 году вышло посмертное собрание сочинений в 3 томах). В 1975 году издана книга публицистики «Так растёт и дерево».

Начало 1980-х годов — всего пять лет, отпущенных Кайсыну Кулиеву жизнью, несмотря на тяжелую болезнь, было для него плодотворным. В 1985 году вышел сборник стихов «Говорю людям» — последнее прижизненное издание поэта. Он успел подготовить к выходу в свет сборники стихов «Человек. Птица. Дерево.» (1985), «Жить!» (1986), повесть «Скачи, мой ослик!» (1986), роман «Была зима» (1987). Но все эти книги были изданы уже после смерти поэта. Они подтвердили непреходящую художественную значимость творчества Кайсына Кулиева.

Близкими для себя по духу и творчеству поэтами Кайсын Кулиев считал Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Низами, Физули, Пастернака^[9], А. Т. Твардовского, Байрона, Верхарна, Лорку. «Мировая поэзия дала мне ту культуру, без которой и вне которой поэтом стать нельзя»^[9], — говорил он.

Произведения Кулиева переведены на 140 языков мира. Книги Кайсына Кулиева издавались Во многих странах Европы, Азии и Америки^[10].

Из воспоминаний Чингиза Айтматова^[11]:

…Кайсын упивался стихами, завораживая и меня. Память его поистине была феноменальной. В его сердце жили Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Блок, Есенин, Низами, Физули, Пастернак, Твардовский, Верхарн… Он знал поэтов, как своих родных братьев. Любил и гордился ими. А сколько великих композиторов, художников, философов озаряли его жизнь! Но общение с ними было заповедным. Он готовился к нему. Должен явиться особый час, когда встреча могла бы состояться. И встреча случалась… …В поэзии самого Кайсына отчетливо слышны голоса многих разных, своих и иноязычных, поэтов, что не мешает ему оставаться самим собой; Кайсын Кулиев никогда не стремился к тому, чтобы, как принято говорить в обиходе, приобщиться к культурному наследию. Он иронизировал над благоприобретённой эрудицией ради эрудиции, считал это формой духовного потребительства, иждивенчества. Не овладеть, но — стать сотворцом прекрасного! Нерукотворного! То есть выстрадать его, пережить в своём сердце. И он был необычайно счастлив, когда имел святой повод признаться в любви к искусству.

Кайсын Кулиев впитал в себя культуру Востока, традиции русской и мировой классики. Борис Пастернак говорил Кайсыну Кулиеву:

Над Вашей головой сошлись стрелки Запада и Востока.

В 1948 году Б. Пастернак также писал:^[12][13]

Дорогой Кайсын …Вы из тех немногих, которых природа создает, чтобы они были счастливы в любом положении, даже в горе. …Прирождённый талант есть детская модель вселенной, заложенная с малых лет в ваше сердце, школьное пособие для постижения мира изнутри с его лучшей и ошеломляющей стороны. Дарование учит чести и бесстрашию, потому что оно открывает, как сказочно много вносит честь в общедраматический замысел существования. Одарённый человек знает, как много выигрывает…

В другом из писем (10 августа 1953 года), Б. Пастернак писал К. Кулиеву:

Я давно сказал Вам, что очень люблю Вас и верю в Вас. Эта вера не прошла у меня. Я всем о Вас рассказываю. После Есенина я только в одном Павле Васильеве находил такие черты цельности, предназначения и отмеченности, как в Вас. Вот что я думаю о национальных литературах. Для того чтобы явление в какой-нибудь из них возбуждало внимание и вызывало переводы, оно должно обладать новизною и важностью Омар Хайяма или Р. Тагора, в которых мировая поэзия нуждалась и без которых была бы не так полна…

Установлены памятные доски:

• В Ростове-на-Дону на здании Северо-Кавказского научного центра высшей школы ЮФУ.
• В Тейкове на здании средней школы № 4. В 1941 году, получив ранение в Прибалтике, Кайсын Кулиев был направлен в Тейково, где находился на лечении в третьем отделении эвакуационного госпиталя № 3086, располагавшемся в здании школы. Позднее проходил военную переподготовку в дислоцированном в Тейкове 5-м воздушно-десантном корпусе.
• В Чебоксарах на доме 22 по улице Ленинградской, где в годы Великой Отечественной войны располагался эвакогоспиталь № 3058, в котором после тяжёлого ранения в 1942 году лечился К. Кулиев^[14].

Установлены памятники:

• Памятник поэту установлен на проспекте им. К. Кулиева в г. Нальчик, столице КБР.
• Памятник поэту установлен во дворе мемориального дома-музея Кайсына Кулиева в г. Чегем, КБР.

Мемориальные комплексы:

• Мемориальный дом-музей Кайсына Кулиева, г. Чегем, КБР.
• Мемориальный комплекс «Сто шагов к Кайсыну», воздвигнут на родине поэта в селе Верхний Чегем.

• Памятник в Кабардино-Балкарии: Нальчик, проспект им. Кайсына Кулиева.

• Памятник во дворе мемориального дома-музея Кайсына Кулиева.

Именем Кайсына Кулиева названы:

• Залиханова Тамара Аслантоковна (1919—1995) — первая жена^[15]
• Дахкильгова, Макка Магомедсултановна (1928 — 2000)— вторая жена
• Кулиева, Элизат Эльбаевна — третья жена^[16], академик Международной академии творчества. Живёт в городе Нальчике, КБР.
  • Кулиев, Ахмат Кайсынович — сын, кандидат экономических наук, советник государственной гражданской службы 1 класса. Живёт и работает в городе Нальчике.

• Благодарю солнце. М., Молодая гвардия, 1969. - 160 с., 50 000 экз.
• Была зима. Роман. - М., Современник, 1987. - 448 с., 100 000 экз.
• Весенний свет. - М., Советский писатель, 1979
• Вечер. Книга стихов. Перевод с балкарского Н. Гребнева. М.: Советский писатель, 1974., 184 с., 20 000 экз.
• Времена года. Нальчик, 1974
• Высокие деревья. М.: Детская литература, 1975
• Говорю людям. М.: Современник, 1985
• Говорю самому себе. М., Правда, 1977
• Горская поэма о Ленине. М.: Детская литература, 1967
• Горская поэма о Ленине. Нальчик, 1970
• Горы. М.: Советский писатель, 1957. 328 с., 5 000 экз.
• Живу среди людей. Книга лирики. М.: Советский писатель, 1976. - 336 с., 20 000 экз.
• Жить! - М.: Советская Россия, 1986
• Завещанный мир. Стихи. М.: Правда, 1965 - 32 с. (Библиотека Огонек.)
• Звездам — гореть! Избранная лирика. Перевод с балкарского Н. Гребнева, Я. А. Козловского, Н. Коржавина, О. Г. Чухонцева, Е. Елисеева, Д. Голубкова, Л. Шифферса, Д. Кедрина. Советская Россия, М., 1973. 544 с.
• Зеленая сказочка. - Нальчик, 1963
• Земля и песня. М.: Советская Россия, 1959
• Избранная лирика. Перевод Н. Гребнева, Я. Козловского. М.: Молодая гвардия, 1964 (Библиотека избранной лирики).
• Избранные произведения в двух томах. М., Художественная литература, 1970. - 25 000 экз.
• Кизиловый отсвет, авторизованный перевод с балкарского Н. Гребнева. М.: «Советский писатель». 1969, 176 с.
• Книга земли. М., Советский писатель, 1977. 392 с., 50 000 экз.
• Книга лирики. Перевод с балкарского Наума Гребнева. Современник, М., 1973, 25 000 экз.
• КОЛОСЬЯ И ЗВЕЗДЫ. М.: Современник. 1979. 384 с.
• Краса земная. М.: Советская Россия, 1980. 416 с., 75 000 экз.
• Лирика. Нальчик, 1987 (парал. балкарский и русский тексты).
• Лирика. Перевод с балкарского Наума Гребнева. Изд-во «Правда», М., 1974, 32 с., 100 000 экз.
• Мир дому твоему, авторизованный перевод с балкарского Н. Гребнева. М., Советский писатель. 1966. - 176 с.
• Мои соседи. Нальчик, 1957
• Огонь на горе. М., Советский писатель, 1962
• Пока поется песня бытия. Нальчик, 1993
• Поэт всегда с людьми. М., Советский писатель, 1986.
• Раненный камень. Избранные стихи в переводе на турецкий язык Каншаубия Мизиева. Анкара, из-во Фонда им. Ахмеда Ясеви, 1997. Двуязычное издание с параллельными текстами на балкарском и турецком языках.
• Раненный камень. М., Советский писатель, 1968. - 320 с., 50 000 экз
• Раненый камень. М.: Советский писатель, 1964, 312 с., 10 000 экз. Перевод Н. Гребнева, Я. А. Козловского, М. А. Дудина, С. Липкина, Н. М. Коржавина.
• Сказка о добром муравье. М.: Детская литература, 1976
• Сказка солнца. М.: Детская литература, 1975
• См. «Я — россиянин. Расул Гамзатов. Давид Кугультинов. Кайсын Кулиев. Мустай Карим. Стихотворения.» 352 с. Издательство Инеш 2007. Уфа. ISBN 978-5-903622-03-0
• Собрание сочинений в трех томах. М.: Художественная литература, 1987 - 75 000 экз.
• Собрание сочинений в трех томах. М.:Художественная литература. Том 1 (Годы 1935—1961) — 1976. Предисловие — Ираклий Андроников. Том 2. Стихотворения, поэмы. (Годы 1961—1969). — 1977. Том 3. Стихотворения, поэмы. (Годы 1969—1975). — 1977. - 75 000 экз.
• Стихи. Нальчик, 1967
• Стихотворения. М., Гослитиздат, 1959
• Так растет и дерево. М., Современник, 1975
• Трава и камень. Избранные стихи в переводе Н. Гребнева, О. Чухонцева, С. Липкина, Н.Тихонова, В. Звягинцевой, Ю. Нейман, Я. Козловского. Пятигорск, Вестник Кавказа, 2007. Двуязычное издание с параллельными текстами по-русски и по-английски. --
• Трава и камень. Grass and Stone. Translated By Olga Shartse. Selected Poems. Moscow, Progress Publications, 1977. Параллельный текст по-английски и по-русски.
• Утренняя сказка. М., Детская литература, 1964
• Хлеб и роза. М., Молодая гвардия, 1957
• Человек. Птица. Дерево. М., Советский писатель, 1985. - 368 с., 20 000 экз.
• Я пришел с гор. М., Детгиз, 1959
• Grass and Stone. Selected Poems. Translated by Olga Shartse. Vestnik Kavkaza, Pyatigorsk, Russia, 2007. Bilingual edition. Translation into Russian by Naum Grebnev, Oleg Chukhontsev, Vera Zvyagintseva.
• YARALI TAŞ. Şiirler. Ankara,Ahmet Yesevi Vakfı Yayınları,1997, Türkçesi: Kanşaubiy Miziev.

1. ↑ Кулиев, Кайсын Шуваевич. Автобиография.
2. ↑ Вадим Дементьев. Кавказская тетрадь. — Современник, 1989-01-01. — 440 с.
3. ↑ ^{1 2} Чотчаева, Марина Юрьевна. Тема ссылки карачаево-балкарского народа сквозь призму судьбы творческой личности в автобиографической прозе и переписке К. Ш. Кулиева // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. — 2009-01-01. — Вып. 1.
4. ↑ Тамара Эфендиева, Салих Ибрагимович Эфендиев. Кайсын Шуваевич Кулиев: 1959-1985. — Изд-во «Эльбрус», 1997-01-01. — 434 с.
5. ↑ Юхма М. Стихи из госпитальной палаты // Советская Чувашия : газета. — 2013. — 30 июля.
6. ↑ Сергей Умарович Пазов, Карачаево-Черкесский государственный педагогический университет. Литература народов Северного Кавказа: художественные и методологические проблемы изучения : тезисы докладов. — Кхжрю, 1999-01-01. — 192 с.
7. ↑ Геннадий Красухин. Круглый год с литературой. Квартал четвёртый. — Litres, 2016-09-07. — 1141 с. — ISBN 9785040229086.
8. ↑ Ж. К. Кулиева. Я жил на этой земле--: Кайсын Кулиев : портрет в документах. — «Эльбрус», 1999-01-01. — 562 с.
9. ↑ ^{1 2} Кулиев, Кайсын Шуваевич. Так растет и дерево. Архивировано 12 марта 2017 года.
10. ↑ доктор философских неук, профессор Эфендиев С. И. Кайсын Кулиев в социальной памяти народов России, СНГ и дальнего зарубежья.
11. ↑ Чингиз Айтматов. Статьи, выступления, диалоги, интервью. — Издательство Агентства Печати и Новостей, 1988-01-01. — 410 с. — ISBN 9785702000138.
12. ↑ Борис Пастернак. Стихотворения. — Litres, 2014-07-10. — 511 с. — ISBN 9785457073296.
13. ↑ ОПЕРАЦИЯ «ДРУЖБА НАРОДОВ» (неопр.). 2002.novayagazeta.ru. Дата обращения 7 сентября 2016.
14. ↑ Зайцева Е. Поэт вернулся в Чебоксары // Советская Чувашия : газета. — 2013. — 6 апреля.
15. ↑ КАЙСЫН КУЛИЕВ: ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕ БОЯЛСЯ СТАЛИНА (неопр.). www.sovsekretno.ru. Дата обращения 11 сентября 2016.
16. ↑ Александр Эбаноидзе. Землепашец и рыцарь (неопр.). Журнальный зал. Дата обращения 11 сентября 2016.
17. ↑ Ведомости Верховного Совета СССР. – М.: Издание Верховного Совета СССР, 1984. – № 47 (21 ноября). – 861 – 872 с. – [Статьи 831 – 847.]

• Ст. Рассадин. Кайсын Кулиев. Литературный портрет. Москва, Художественная литература, 1974. 158 с.
• Ж. Кулиева. Остаться в памяти людской… Сборник статей и воспоминаний о Кайсыне Кулиеве. Нальчик: Эльбрус, 1987.
• Л. Мкртчян. Без тебя, Кайсын, и вместе с тобой. Ереван: Наири, 1997,108 с.
• Ж. Кулиева. Я жил на этой земле… Кайсын Кулиев в документах. Нальчик: Эльбрус, 1999.
• Э. Кулиева. Мой гений, мой ангел, мой друг. Нальчик: Эльбрус, 2002.
• Кулиева, Элизат Эльбаевна (Э.Кулиева). Ум, окрылённый свободой. Нальчик: Эльбрус, 2007.

ru.wikipedia.org

Его стихи любили знаменитости. О чём Кайсына Кулиева просила Алла Пугачёва? | КУЛЬТУРА:Персона | КУЛЬТУРА

В Турции установили бюст Кайсына Кулиева, автора бессмертного пожелания «Мир и радость вам, живущие». Его стихи легли в основу популярных советских песен. Борис Пастернак и Владимир Высоцкий были счастливы, что знакомы с ним.

«Поэзия льётся»

В столице Турции Анкаре среди беседок, изгибов обложенного камнями ручейка и детских горок, окружённых малоэтажными домами, 11 сентября официально открылся бюст балкарского поэта Кайсына Кулиева. Этот сквер уже 20 лет носит его имя. В Турции певца кабардино-балкарских гор знают, чтят и читают в оригинале: балкарский язык относится к тюркским, как и турецкий.

Понимают родную речь Кулиева и карачаевцы, и киргизы, и казахи, и башкиры, так как все они говорят на языках тюркской группы. Его стихи на балкарском издают в Чебоксарах, Уфе и, конечно, на родине - в Кабардино-Балкарии. К 90-летию поэта, в 2007 году, в местном издательстве «Эльбрус» вышла первая книга шеститомника с оригиналами и русскими версиями, сделанными другими авторами по кулиевским подстрочным переводам. Кайсын Шуваевич прекрасно знал русский язык, писал на нём военные корреспонденции в 1940-х годах в газете «Сын Отечества», роман «Была зима». Но только не стихи.

«Борис Пастернак удивлялся, почему Кайсын не пишет на русском, ведь, судя по публицистике, у него красивый слог. На это папа отвечал, что поэзия у него льётся только на языке своего народа, - говорит дочь писателя, кандидат филологических наук Жанна Кулиева. - Он знал балкарский очень глубоко, не на бытовом, а на литературном уровне».

Сама Жанна Кайсыновна родной язык освоить так и не смогла. Её детство прошло в депортации, выросла среди русскоязычных детей в столице Киргизии Фрунзе (сейчас Бишкек). Папа, который так дорожил балкарской речью, жил с семьей недолго. Сначала был на фронте, а вернувшись, вскоре расстался с её матерью Тамарой Залихановой.

В 1951 году он женился на ингушке Маке Дахкильговой. Та подарила ему трёх сыновей - Эльдара, Алима и Азамата. К слову, в Ингушетии его имя тоже помнят. Одна из улиц Магаса названа в его честь.

Вслед за своим народом

С Пастернаком Кайсын Кулиев познакомился в ноябре 1942 года, на творческом вечере в Москве. К тому времени имя балкарского самородка гремело на весь СССР. Его стихи переводили и читали по всесоюзному радио, печатали в литературных журналах «Дружба народов», «Звезда». Его военные статьи поднимали дух солдат. Он был ранен на фронте, а когда вернулся домой, в Чегемское ущелье, застал там опустевшие жилища своих односельчан.

Балкарцев депортировали, всех под одну гребёнку. Высылка в Среднюю Азию грозила и поэту-фронтовику.

«За него хлопотали Илья Эренбург, Константин Симонов, Николай Тихонов. Они добились того, что папе разрешили жить где угодно, кроме Москвы и Ленинграда. Но он поехал за своим народом, - вспоминает Жанна Кайсыновна. - Однако в добровольной ссылке у него было такое подавленное состояние, что переводчица с киргизского языка и журналист Елена Орловская написала письмо Пастернаку и попросила его поддержать балкарского поэта. Сохранилась их переписка и книги с дарственными надписями, которые автор «Доктора Живаго» присылал папе».

Пастернак видел в Кулиеве «породистость струны и натянутость тетивы» и называл это счастьем. Он писал, что только одарённый человек бесстрашно и полно освещает жизнь. Кулиев в эти годы с тоской писал о кавказских горах, о родном языке, о лишениях, которые терпит его народ на чужбине.

Учителя, друзья, ученики

Любимыми поэтами Кулиева были Фёдор Тютчев, Михаил Лермонтов, Александр Пушкин. На фронте он не расставался с томиками их сочинений.

«Он много знал и читал. И мне говорил: «Жанночка, читай, а то оскудеешь», - вспоминает его дочь. - Конечно, на него оказали влияние Николай Тихонов, Константин Симонов, Илья Эренбург. Но больше всего он был обязан основоположнику балкарской поэзии Кязиму Мячиеву. Именно папа сделал всё, чтобы увековечить его имя».

Вернувшись из депортации в 1956 году, Кайсын Кулиев окончил Высшие литературные курсы в Москве и попал в водоворот культурной жизни. Среди его друзей были писатели разных национальностей: белорус Аркадий Кулешов, калмык Давид Кугультинов, грузины Григол Абашидзе и Ираклий Абашидзе и многие другие. Он участвовал в литературных встречах в Москве и привечал гостей в Нальчике.

Кайсын Кулиев за работой. Фото: Из личного архива/ Жанна Кулиева

«Папа был секретарём Союза писателей Кабардино-Балкарской АССР, где творческие люди встречались, разговаривали, шутили. Кабардинский писатель Алим Кешоков был одним из его лучших друзей, - рассказывает Жанна Кулиева. - Они познакомились на фронте, в редакции газеты «Сын Отечества», вместе защищали Крым. Однажды они форсировали реку Сиваш по пояс в воде, удивив немцев своим появлением. Военная операция была успешной, но папу ранило, и Алим вынес его с поля боя. Когда папу собирались везти в госпиталь, он отдал земляку свою плащ-палатку со словами «носи на здоровье». Крепкую дружбу они пронесли через всю свою жизнь».

Начинающим поэтам и писателям Кайсын Кулиев с удовольствием давал путёвку в жизнь: рекомендовал издательствам, писал предисловия к их книгам.

«Кабардинский поэт Зубер Тхагазитов рассказал такую историю. Он готовил к выходу книгу в Москве, подписывал договор с издательством. Неожиданно зашёл в редакцию Кайсын Шуваевич и прямо там, в издательстве, написал шикарное предисловие. Зубер всю жизнь был ему благодарен, очень его любил и посвятил ему свои стихи. Замечательную статью он написал о молодом собрате по перу Муталипе Беппаеве. Помогал отец многим. Говорил, «молодые побеги затоптать легко, а дать им воздух, свет гораздо труднее», - вспоминает Жанна Кайсыновна. - Недавно кто-то из наших поэтов ездил в Москву, и там редактор издательства сказала так: «Был Кайсын Кулиев - были новые балкарские поэты, нет Кулиева- и нет новых балкарских поэтов».

Жанна Кулиева бережно хранит переписку отца. Часть писем она отдала в Центральный госархив КБР, когда там работала, часть остаётся у неё. Самое трогательное послание - в конверте от башкирского поэта Мустая Карима. Это пучок сухой травы из Башкирии и письмо со словами надежды на скорую встречу.

Почему загрустил Высоцкий?

Стихи Кайсына Кулиева в КБР изучают в школах и читают в дни рождения и смерти поэта. К его столетию в 2017 году прошёл республиканский конкурс. Дети декламировали стихи на балкарском, русском и кабардинском. А вообще, творчество поэта доступно на 140 языках мира! Но больше всего его читают и издают всё-таки на русском.

«Сам папа говорил, что смотрит на переводы своих стихов, как на развалины своего дома, но всё равно очень хорошо, что его переводят и издают. В советские годы маленькая книжечка со «Сказкой о добром муравье» вышла двухмиллионным тиражом, - говорит Жанна Кулиева. - Сейчас тиражи смехотворные, а людям его стихов очень не хватает. Недавно я издала однотомник, и книги вмиг разлетелись. Люди находят в его стихах утешение, и жить становится легче».

Маленькую КБР, по словам Жанны Кайсыновны, во многих странах знали благодаря её отцу. Писатели в те годы обладали огромной популярностью, толстые литературные журналы были нарасхват, по всесоюзному радио стихи читали известные артисты. Поэт Константин Ваншенкин писал, что однажды на литературном вечере увидел грустного Владимира Высоцкого и выяснил, что причиной был Кулиев, не заметивший барда. Константин тут же окликнул Кайсына. Тот вернулся и распахнул руки. «Они обнялись, и я увидел, что Высоцкий, попросту говоря, счастлив», - вспоминал автор известной песни «Я люблю тебя, жизнь».

Стихи Кайсына Кулиева тоже нашли своих композиторов и исполнителей.

«Однажды папе позвонила Алла Пугачёва и попросила разрешения немного переделать его стихи «Женщине, которую люблю». Так появилась песня «Женщина, которая поёт», - говорит Жанна Кулиева. - Не только Пугачёва, но и другие пели его песни. Марк Бернес исполнял «Люди, не можем достичь мы предела», Алла Иошпе и Стахан Рахимов пели «Сосны шумят». И на балкарском есть замечательные песни на его стихи».

Творчество Кулиева увековечено в музыке. Имя его носят улицы, школы и скверы. Стихи его и весь путь, который он прошёл на Земле с 1917 по 1985 годы, - призыв ко всем людям жить в мире и радости.

---

Комментарий

Председатель Союза писателей КБР Муталип Беппаев:

«В 1959 году был организован первый выездной секретариат Союза писателей России, и его, по инициативе Кайсына Кулиева, посвятили столетию со дня рождения основоположника балкарской литературы Кязима Мячиева. Представьте себе, какой это был праздник, ведь народ только что вернулся из Средней Азии. Это было торжество возрождения балкарской культуры.

Кулиев оказал исключительное влияние на всех, кто пишет на карачаево-балкарском языке. Они многое вобрали в себя из его творчества, и многим он помог завоевать читателя. Однажды у замечательного карачаевского драматурга Муссы Батчаева испортились отношения с партийным руководством Карачаево-Черкесской автономной области, которая входила в Ставропольский край. Он пришёл к Кайсыну Шуваевичу на грани отчаяния и помешательства. Ему не давали работу и не печатали. Кулиев написал письмо в издательство, и вскоре у Муссы вышла книга, его пьесы начали печатать в московских литературных журналах и газетах, ставить в театре.

С предисловием Кулиева выходили первые книги поэтов Инны Кашежевой, Зубера Тхагазитова, Танзили Зумакуловой, Ибрагима Бабаева. Он любил молодых поэтов и делал всё, чтобы проторить им дорогу. Строки, которые он нам посвящал, - это самая дорогая память о нём.

Кайсына Шуваевича почитали и в других уголках страны. Однажды, когда он был на первом курсе Лит-
института, а он на пятом, я застал у него в гостях казахов. Они обращались к нему «наш кудай», то есть «бог».

Он создал в своём творчестве особую страну, которую можно назвать Чегемия, или Кайсыния. Она существует до сих пор и будет жить вечно, как и любовь к стихам Кулиева, которая выразилась в народном памятнике «100 шагов к Кайсыну» в его родном ауле Верхний Чегем».

stav.aif.ru

rrulibs.com : Поэзия : Поэзия: прочее : СТИХИ, СКАЗАННЫЕ БУДУЩЕМУ : Кайсын Кулиев : читать онлайн : читать бесплатно

СТИХИ, СКАЗАННЫЕ БУДУЩЕМУ

Как многие люди, сегодня живущие,
Хочу, пролетев через горы и лета,
Увидеть, как выглядеть будет грядущее.
Хочу пожелать ему хлеба и света.

Мне чаще бы снились грядущие страны —
Края, где потомки мои обитают,
Но все еще ноют военные раны
И думать о прошлом меня заставляют.

Не только за счастье родного селенья
Я падал в золу на дымящемся поле.
За вас, мои правнуки, шел я в сраженье,
И молодость отдал, и кровь свою пролил.

Не знаю, какие возьмете вершины,
Какие дороги ваш разум отыщет.
Как будут устроены ваши машины
И как будут выглядеть ваши жилища.

Но знаю: как нынче, в садах ваших птицы
Засвищут, зальются тоской человечьей,
И будут, как нынче, поля колоситься,
И хлебы сажаться в горячие печи.

Не знаю, что будет в ту пору цениться,
Какие костюмы, какие наряды,
Но будут, как нынче, прекрасными лица
Невест и горячими юношей взгляды.

И вас, улетающих в звездные дали,
Любимые ваши проводят со стоном,
Как наши любимые нас провожали
И плакали вслед уходящим вагонам.

И так же, как мы, на чужбину уехав,
Стремиться вы будете к отчему дому,
Вы будете рады и детскому смеху,
И горному эху, и вешнему грому.

Не знаю, вам будет ли что-нибудь слаще
Дождей, ударяющих в стекла со звоном,
Арбузов тугих, под ножами хрустящих,
И яблок висящих, и листьев зеленых.

Какое б оружье враги ни ковали,
Потомки мои, я желаю вам счастья.
Пусть будут светлы ваши светлые дали,
Пусть горькое горе вам лица не застит.

И нынче, неверье свое и сомненья
Ногой отшвырнув, как разбитую глину.
Тебе я, грядущее, с грядки весенней
Бросаю цветок чрез века и вершины.

Перевел Н. Гребнев * * *

На земле, и солнечной и снежной.
Не в соседстве ль камень с виноградом?
Твердость камня, винограда нежность
Разве у меня в душе не рядом?

На земле, и солнцем озаренной
И посеребренной снегопадом,
Обручен я с песнею, рожденной
От соседства камня с виноградом.

Перевел Н. Гребнев * * *

Все реки с гор текут — и вспять едва ли
Удастся повернуть их даже нам.
И листья, что с ветвей уже опали,
Не прирастут опять к своим ветвям.

Прошедший день уже не возвратится,
А новый день зовет нас снова в путь,
И соль дорог на волосы ложится,
И мы назад не властны повернуть.

Опять весна земле несет цветенье.
Я у огня сижу в вечерний час.
Засыпал пепел в очаге поленья.
Но сам огонь от бури не погас.

В саду зеленом яблоня упала,
А рядом молодая поднялась,
Впервые сын мой — мальчик годовалый
Пошел неловко, силясь не упасть.

Течет река, со склонов снег сползает,
Жизнь движется, вперед влечет меня.
Я вижу: друг седой с коня слезает,
А молодой садится на коня.

Перевел Н. Гребнев

СЧАСТЬЕ

На свете счастье не одно, а разное.
Беда, когда оно однообразное.
Все счастье в мире: счастье — звук и стих,
И полдень солнечный и ночь морозная.
Улыбка милой, смех детей твоих.
Работа, и луна, и небо звездное.

На свете счастье не одно, а разное.
Беда, когда оно однообразное.
Оно пестро, как горные цветы,
А на Кавказе их весною множество.
Не испытаем пусть ни я, ни ты
Покой и счастья серого убожество.

На свете счастье не одно, а разное,
Беда, когда оно однообразное.
Но пусть мы будем счастливы в одном:
Пусть не увидим род свой очерненным,
Погашенным очаг и сад спаленным,
Врага, входящего в наш отчий дом.

Перевел Н. Гребнев

РАДУГА

Вновь над просторами цветущими
Дождями вымытой земли.
Как весть из прошлого в грядущее.
Сияет радуга вдали.

Она цвета свои по-дружески
Переняла у наших мест,
Увидев жар костров пастушеских
И шалей на плечах невест.

На счастье детворе смеющейся,
Вдали сияет в полный рост
От горя к радости несущийся,
Над нами вознесенный мост.

Перевел Н. Гребнев

ИНЕЙ

Сверкает иней, выпавший
Зимою во дворе.
Башлык морозом выпушен,
И бурка в серебре.

Изменчивого облика.
Но верная себе,
Солома белым облаком
Вздымается в арбе.

У ишака чуть синие
Бахромки под губой.
Покрыты скалы инеем,
Как дымкой голубой.

Ужели я, ужели я
В алмазной стороне?
Чегемское ущелие
Все в голубизне.

И я заиндевелые
Не в первый вижу раз
Овечьи морды белые
С печалью темных глаз.

И близкие и дальние,
Деревья все подряд
Как будто бы хрустальные:
Качнешь — и зазвенят.

И словно вижу детство я:
Как к солнцу на снегу,
Едва успев одеться, я
Из дому бегу.

И тем я счастлив именно,
Что светел холод дня.
Что воротник от инея
Искрится у меня.

Как мехом оторочены
Двери и порог.
И вижу я отточины
На крыльях у сорок.

Отца посеребренные
Кончики усов.
И елочки оконные
Из сказочных лесов.

А мама заскорузлые,
Облитые льдом,
Початки кукурузные
С мороза вносит в дом.

Люблю зимой нашествие
Инея, когда
Овечьей белой шерстью он
Облепит провода.

Когда в часы морозные
Я на стекле окна
Загадочные звездные
Читаю письмена.

Перевел Я. Козловский

СТОУСТОЕ СЛОВО

Знаю, что горцам,
                        хоть нравы их строги,
В облачном крае скалистых земель
Песня нужна, словно лошадь в дороге,
Песня нужна, словно бурка в метель.

Слово, как звездочка полночью темной,
Блещет над гребнями темных громад.
«Горец без песни — что всадник бездомный»,—
Издавна в наших местах говорят.

Тот, кто когда-то изрек это первым,
Видно, неплохо чеканил слова.
Сердце в груди его билось напевно,
Светлой и мудрой была голова.

Славы при жизни не знал он, конечно,
И не в богатстве почил среди гор.
Блещет под стать золотому колечку
Слово его, что живет до сих пор.

Лошади стоит стоустое слово.
Ставший поклонником слов дорогих,
Кланяюсь низко я снова и снова
Тем мастерам, что чеканили их.

В горькую пору шептали мы часто
Те дорогие для сердца слова.
Как над горами, над ними не властны
Времени мчащиеся жернова.

Нет скакуна у кавказца иного,
Всадником числится он все равно:
Лошади стоит стоустое слово,
Мигом доскачет до цели оно.

Мастером слово подковано тонко,
Сколько таких я встречал на веку!
Жизнь моя, может быть, искорка только —
Высекло слово ее на скаку.

Перевел Я. Козловский

ОДИНОКОЕ ДЕРЕВО

Здравствуй, дерево! В крае безлесном
Ты стоишь на ветру.
Как бывало, на склоне отвесном
Шелестишь поутру.

Зелень листьев твоих поредела,
Нету прежних ветвей.
А бывало, ты мне не жалело
Щедрой тени своей.

Я мальчишкой взбирался без страха
По изгибам ствола,
Оттого-то на мне и рубаха
Вечно рваной была.

Мы простились с тобой на рассвете
Непогожего дня,
Ты за это двенадцатилетье
Не забыло ль меня?

Помнишь, девушку в платьице синем
Я сюда приводил?
В позапрошлом году на чужбине
Я ее схоронил.

Много верст пролегло между нами.
И в далеком краю
Я порой вспоминал со слезами
Тень и крону твою.

Много лет пролетело над нами
И воды утекло.
Обожгло нас недоброе пламя.
Но дотла не сожгло.

Перевел Н. Гребнев

rulibs.com

rrulibs.com : Поэзия : Поэзия: прочее : ТИХИЕ СТИХИ : Кайсын Кулиев : читать онлайн : читать бесплатно

ТИХИЕ СТИХИ

1

Желтеет за окном. Скользят лучи косые.
Хочу тебе сказать я тихие стихи.
Мать воду родника нам в ведрах приносила.
Мои стихи теперь, как та вода, тихи.

Пусть так теперь звучат стихов моих признанья,
Как эта тишина, — она сейчас во всем.
Так старенькая мать сидела на диване.
Так сумерки теперь вошли в наш мирный дом.

Мои стихи к тебе тихи, как снег на склоне.
Как снег. Но только в них не холод, не мороз,
Они теплы, как ты — твой взгляд, твои ладони.
Тихи, как тот цветок, что в нашем доме рос.

Такие говорить стихи тебе я стану,
В них — ты, твои шаги, твой взгляд и голос твой.
Пусть льются в тишине, как струйки из-под крана,
Как ласточка в дому, кружатся над тобой.

2

Я помню в час беды твои родные руки.
Их ощутив тепло, я забывал про боль.
И исчезало все — невзгоды, горечь, муки,
Я обретал себя и снова был собой.

Но мало я тебя благодарил за это,
Сходил с прямой тропы, блуждал средь бела дня.
Простишь ли ты меня, безумного поэта,
За то, что столько зорь встречала без меня,

Что говорил тебе я полные мороза
Слова, что столько ран душе твоей нанес?
Не раз в твоих глазах потом я видел слезы,
А сколько я тебе незримых стоил слез!

Но мягкие слова, что лунным светом льются,
Я тоже говорил — я счастлив был с тобой.
И если уезжал, спешил скорей вернуться,
Меня твое лицо назад звало, домой.

3

И говорил себе, что твоего красивей
На свете я лица не видел никогда,
Что если рядом ты — я проще и счастливей,
Что крылья придает твоя мне красота.

И сам был на себя за суетность в обиде,
Смотрел в глаза твои и проклинал тот час,
Когда за суетой в них света звезд не видел.
О, свет моих ночей — сиянье этих глаз!

Я забывал про них, но ты прости мне это.
Дай лучше я опять в глаза твои взгляну!
Что может быть трудней и тягостней поэту,
Чем те часы, когда он сознает вину.

Ни разу тучи свет мне в жизни не закрыли:
Когда мне тяжело, в глаза твои смотрю.
О женщины! Вы впрямь мужского сердца крылья.
Так говорили встарь. Так вновь я повторю.

4

А ты была как лань. И как хребты сиянье
Дарят, так красоту ты подарила мне.
Благодарю тебя. Будь вечно легкой ланью.
Будь до последних дней верна своей весне.

О крылья красоты! Вы значите немало.
Есть в красоте твоей всей жизни мощь и свет.
Дни темные, как ночь, она мне освещала,
И, победив их мрак, я не страшился бед.

Тебя большой поэт назвал кавказской фреской,
Поэт, что так правдив и честен был всегда.
А я — я до сих пор влюблен в тебя по-детски,
С поэзией всегда шла рядом красота.

Как мудрость и талант она. В ней та же сила,
В ней подвига накал, его порыв святой.
Она во все века и грела и светила.
Наш дом зимой согрет твоею красотой.

5

Любимую сравнил поэт Востока с ланью
Уже давным-давно, за много лет до нас.
Но ты и впрямь как лань. Мне больно от сознанья,
Что он — не я сказал в стихах так в первый раз.

Пусть он в лохмотьях был — ему счастливо пелось,
Коль удалось ему такое вдруг открыть.
О, как бы мне теперь твои глаза хотелось
С глазами лани вдруг счастливо так сравнить!

Пусть он в лохмотьях был, пусть знал он много горя,
Но тот, кто так сказал, не зря на свете жил:
Он словно путь нашел к неведомому морю,
К невиданной земле дорогу проложил.

Я на тебя смотрю. И вновь сравненье это
Твержу. Его никак забыть я не могу.
Да, сила красоты извечна, как рассветы,
Пред женской красотой мы все как есть в долгу.

6

Пред женщиной — ее руками и глазами,
Пред красотой ее немого я немей.
Все делает она умелыми руками —
Стирает, варит, шьет, купает малышей.

О, нежность и тепло рук, мне создавших счастье,
Умелых, добрых рук — мне их дороже нет.
Они смуглы. А я их в тесте видел часто,
Цвет теста оттенял их смуглый нежный цвет.

Все радости земли, все горести и раны
Проходят сквозь тебя, все в сердце носишь ты.
Прости мне дни, когда блуждал я как в тумане
И низвергал тебя, как в пропасть, с высоты.

Распахнуто окно. Деревья пожелтели.
Твоя рука в моей. Сидим. Молчим вдвоем.
Мне кажется, года вот так же пролетели,
Как журавли летят сегодня за окном…

7

Ты девушкой была такой, что пахли губы
Как розы. Ты и впрямь легка была как лань.
Смешались времена. И — любо иль не любо —
Я думаю: поэт Востока отдал дань

Тебе века назад, что он с глазами лани
Твои глаза сравнил, в саду их увидав,
И засмотрелся на тебя, зашлось дыханье,
И удивился он, как я, счастливым став.

О, розы на губах! Как солнце пахли руки
В те дни, когда с тобой узнали счастье мы!
Нет, не могу теперь подумать я без муки
О том, что скроет их глубокий снег зимы…

О, розы на губах! И я пишу, желая
Еще раз пережить той девушки приход.
Пусть хоть в моем стихе та красота живая
На лишний год один подольше проживет.

8

На желтизну дерев глядим мы, вспоминая.
Что так на зелень их смотрели мы с тобой.
Вспять реки не текут. Да, верно. Это знают
Не только мудрецы. Тут жизни свет и боль.

И мы с тобой глядим на горы, как смотрели
Впервые мы на них в далекие те дни,
Как будто мы с тех пор совсем и не старели.
Как будто мы с тобой бессмертны, как они.

Все так же их хребты белеют постоянно,
Хоть и века прошли над ними чередой,
Садятся и на них тяжелые туманы.
Но это лишь привал в их жизни кочевой.

Вновь на тебя смотрю, как я смотрел впервые.
Как будто на тебя годов не пала тень,
Как будто сам твоей не видел седины я
И ты осталась той, какой была в тот день.

9

Желтеет за окном. И птицы над домами.
Подходит вновь зима, готовит свой набег.
Ты гладишь мне виски и теплыми руками
На голове моей вдруг ощущаешь снег.

Не первый я поэт, что говорит про это,
И не последний я. Земле цвести, поверь:
Все будет и без нас — зима, весна и лето.
И реки будут течь сквозь годы, как теперь…

Я знал немало дней прекрасных. Я с разбега
Врывался в мир, любил тепло, дожди, зарю.
Идет моя зима, и, чуя запах снега.
На голые холмы я с нежностью смотрю.

Сидим с тобой вдвоем, и мне не одиноко.
Жизнь! Благодарен ей я за судьбу свою,
За страсть, за счастье жить здесь, на земле высокой,
За жар моих стихов, за красоту твою!..

Перевел Н. Коржавин * * *

Моей любовью ты была, большой, счастливой.
Теперь ты — только боль оборванной мечты.
Приходит смерть порой и к девушкам красивым.
Ты девушкой была, надгробьем стала ты.

О, тонкость рук твоих и их тепло живое,
На цвет морской воды похожие глаза!
А ветер над тобой качает ночью хвою,
И о тебе гудят сосновые леса.

Твои глаза всю жизнь любили снег и осень,
И сосны, и весну, и грусть дождей косых.
У мертвых неба нет, и снега нет, и сосен.
Холодной глины тьма закрыла все от них.

В поэзии любя нетленность, вечность, силу.
Цвела ты. И ушла. И стал мой день тяжел.
Спокойно звезд огни горят. Ты их любила,
И за ночь абрикос, как при тебе, расцвел.

Да, и красавиц смерть уносит. Как мириться
Нам с этим? Все равно ничем тут не помочь.
Красивое лицо твое мне часто снится
Всю ночь, пока рассвет не отодвинет ночь.

Ты улыбаешься во сне. И хоть я знаю.
Что это только сон, — назавтра встречи жду.
Но нам уже вовек не встретиться, родная,
Ведь ты лежишь в земле, а я по ней иду.

Иду я по земле, а ты лежишь под нею,
Я вижу облака — их легкость, свет и цвет —
И розы, что теперь не для тебя алеют.
Я за тебя всему шлю грустный свой привет.

Для мертвых нет любви и нет цветов, просторы
Морей им не нужны, весь мир от мертвых скрыт.
Им сосны не шумят, им безразличны горы
И жизнь. И в этом смерть как раз и состоит.

Перевел Н. Коржавин * * *

Идет спокойный снег. Весь день брожу, вдыхая
Его прохладу, я. Простор и свежесть в ней.
И вновь весь день стихи я женщинам слагаю —
Весне души моей, зиме души моей.

Их руки и глаза нас всюду согревали
Средь радостей и бед, в дни скорби, в дни труда.
Мы ради них шли в бой и жизни отдавали,
Мы думали о них, их помнили всегда.

Кинжальных, пулевых ранений много было,
Не жаловались мы, сражались против зла.
Когда ж в кровавый день мы вдруг теряли силы,
Как знамя, нас любовь спасала и вела.

Вот Пушкин на снегу лежит у речки Черной,
Махмуд в последний раз глядит на выси гор.
И голос твой, Меджнун, звучит в ушах упорно:
Ты где-то средь пустынь тоскуешь до сих пор.

Идет спокойный снег. Весь день брожу, вдыхая
Его прохладу, я. Простор и свежесть в ней.
И вновь весь день стихи я женщинам слагаю —
Весне души моей, зиме души моей.

Перевел Н. Коржавин * * *

Я тебя вспоминал у Адайских высот.
Над чинарами солнечный свет ликовал,
Ты жила в этом мире открытых красот.
У Адайских высот я тебя вспоминал.

У Адайских высот ты врывалась в мой стих
Вместе с зеленью веток, как солнечный луч.
Разгорался рассвет, откровенен и тих,
И чинары молчали у каменных круч.

Я зажег в твою честь полуночный костер
У Адайских высот. Я стоял на краю
Голубых пропастей, перед сонмищем гор,
Ты заполнила полностью память мою.

И с Адайских высот до тебя аромат
Расцветающих трав этот стих донесет.
Где чинары и скалы, Восход и Закат
Вспоминают тебя у Адайских высот.

Я с Адайских высот посылаю мой стих,
Грохот горных потоков его просквозил.
Он гудел водопадом в ущельях пустых,
Где на острых обрывах алеет кизил.

У Адайских высот для тебя родились
Все слова, что сегодня тебе говорю.
Как в твой лик, запрокинутый в звездную высь,
У Адайских высот я смотрел на зарю.

У Адайских высот, где с отвесной скалы
Водопад ледниковую воду несет.
Где навстречу заре вылетают орлы,—
Я тебя вспоминал у Адайских высот.

Перевел М. Дудин * * *

Все о любви ты пишешь! Или нету
Высот, затмивших этот перевал?
А мне всегда казалось как поэту,
Что о любви я мало написал.

Как мусульманин истинный корану.
Любви ты поклоняешься весь век!
Когда о ней писать я перестану.
То буду мертв и холоден, как снег!

Перевел Я. Козловский

МАХМУД

Певец любви, прославился он рано.
Был на устах у многих оттого,
Что в каменных аулах Дагестана
Так о любви не пели до него.

Познав в горах сердечную тревогу
И обучая слово высоте,
Как своему единственному богу,
Он поклонялся женской красоте.

И так была им женщина воспета,
Что зависть расстегнула кобуру
И выстрелила в голову поэта,
И оборвалась песня на пиру.

Молва об этом сделалась седою,
И, хоть года стремительно бегут.
Навек Марьям осталась молодою,
Какой любил и пел ее Махмуд.

Перевел Я. Козловский * * *

От века было клятвенно и прямо
Утверждено отважными людьми:
«Тот не мужчина, кто на сердце шрама
Во славу лет не носит от любви!»

Я просыпался рано, с косарями,
Был на войне и дожил до седин.
На сердце у меня, под газырями.
Шрам от любви остался не один.

Перевел Я. Козловский

ЖЕНА ПОЭТА

Ты — смелый ловчий — расставляешь сеть
Редчайшим птицам сердца и ума.
Жена велела детям не шуметь
И ходит как на цыпочках сама.

Подаст обед, заштопает носки
И постирает вовремя белье.
Любить тебя до гробовой доски —
Призванье и поэзия ее.

Когда успех твой мчится на коне
И ты в чести, — волнуясь и любя,
Жена стоит в тени и в стороне,
Чтоб больше света пало на тебя.

Перевел Я. Козловский * * *

Сильве Капутикян

Надо мною шумит платан:
Я страницы твои листаю.
Гонят пленниц во вражий стан:
Я страницы твои листаю.

В вышине по-людски кричит
Журавель, потерявший стаю.
Камни родины горячи:
Я страницы твои листаю.

Вот бросает цветок джигит.
Ловит женщина молодая,
А другая плачет навзрыд,
Жизнь прошедшую вспоминая;

Вдаль изгнанник бредет с сумой,
Слезы льет по родному краю,
Не вернуться ему домой:
Я страницы твои листаю.

Мне мерещится, будто сам
По Армении я шагаю.
Присягаю ее камням.
Припадаю к ее ручьям:
Я страницы твои листаю.
Я стихи твои повторяю.

Перевел Н. Гребнев * * *

Я. Козловскому

Ты помнишь лето? Лес, трава кругом
И пятна крови нашей или вражеской.
С тех пор мне росы на лугу лесном
В закатном блеске алой кровью кажутся.

Мне и зима запомнилась навек.
Осевший снег в начале марта месяца.
С тех пор, когда я вижу талый снег,
Мне пятна крови на снегу мерещатся.

Мы были крепки, каждый как скала.
Мы кладь несли, не чувствуя усталости,
И та беда, что где-то нас ждала.
Являла облик смерти, а не старости.

Не виделась нам старость впереди,
А нынче — еду ль, за столом сижу ли я —
Все чаще руку подношу к груди,
Каким-то чудом не задетой пулею.

Все чаще наяву или во сне
Те мальчики, не ставшие мужчинами,
В бинтах сырых являются ко мне,
И лица их не тронуты морщинами.

Мне видятся огонь и облака,
И пулеметчики и пулеметчицы,
И степь, где скачет конь без седока
И повод по земле за ним волочится.

Перевел Н. Гребнев

ТЕНЬ ГОРЫ

Он был горой. Ты — тень его. Ну что ж,
Быть тенью при горе не просто тоже.
Но все равно — пусть трудно ты живешь,
Ты тень горы и без горы не можешь.

Да, нелегко призвание твое —
Служить горе всю жизнь, не уставая.
Он был горой. Ты — тенью от нее.
Но у большой горы и тень большая.

Перевел Н. Коржавин

СОЛОВЬИ

Михаилу Дудину

Ты помнишь весной Фирюзу и ее соловьев,
Что пели весь вечер уверенно, самозабвенно,
Как пели Хафизу когда-то за далью веков?
Мы слушали их, и сливались для нас постепенно

Грядущее с прошлым. Дождь хлынул на землю потом
И мир освежил, как сердца соловьиное пенье.
Кто выдумал глупо, что стала та песня старьем?
Она, как и дождь и рассвет, не подвластна старенью.

Не могут вовек устареть ни слова о любви,
Ни то, как на склоне спокойно кизил созревает.
Ни речка, под солнцем несущая воды свои,
Ни море, которое только живущим бывает.

Ты помнишь весной Фирюзу и ее соловьев,
Что пели и пели, сливаясь с дыханием ночи,
Как в древние годы? В их пении — голос веков
И голос всей жизни: «Земля, я люблю тебя очень!»

Перевел Н. Коржавин

rulibs.com

---

Смотрите также

• 
  Стих для школьников
• 
  Стих тургенев порог
• 
  Агния барто стихи для школьников
• 
  Стихи для бабушки до слез от внучки
• 
  Памяти высоцкого стих
• 
  Стихи 4 строчки на день рождения
• 
  Взрослые дочери стихи короткие
• 
  Я люблю тебя больше чем очень стихи
• 
  Ляпис трубецкой стихи про гаврилу
• 
  Стихи койдула лидия
• 
  Юнна мориц новые стихи